Ревизия командора Беринга
Шрифт:
Покраснел Овцын. От жаркого румянца в пот бросило.
— Не ведомо... — чужим голосом выдавил из себя. — Княжна говорила, что там про разные дела женские... Глупости, сказала, бабьи...
— Чего же ты, лейтенант, ради глупостей бабьих экспедицию бросил и сюда в Петербурх прилетел? — насмешливо спросила княгиня. Она уже приладила мушку, но не понравилось ей. Отодрала и на другом месте, чуть ниже, приложила.
Уже не алым румянцем, а гневом залило лицо лейтенанта. Багровей рубинов лицо стало.
— Не обык я, ваше превосходительство, писем чужих
Хотел Овцын повернуться и уйти, но тут снова в зеркале с глазами тётеньки встретился. Не было в них ни насмешки, ни недоверия. И невозможно оторваться было от этих глаз. Хорошо, что княгиня сама смутилась, прикрыла свои глаза ресницами тёмными, длинными...
С досадой сорвала с груди мушку-сердечко, отшвырнула в сторону, другую мушку из шкатулки схватила и, не глядя, на грудь прилепила. Потом встала. Повернулась к Овцыну. На высокой груди — кораблик под парусами бежит, покачивается от прерывистого дыхания.
Прилипли к нему глаза Овцына, не оторвать.
— Присесть не угодно ли, Дмитрий Леонтьевич? — ласковым голосом осведомилась княгиня.
Присел лейтенант. Всё равно ноги не держали. Присела рядом и хозяйка. Совсем теперь близко к Овцыну отважный кораблик подплыл. Ещё ближе... Ближе уже некуда...
Когда уходил Овцын, натянув на голову серый от дорожной грязи паричок, велено ему было покамест в Адмиралтейств-коллегию не соваться.
— Отчего же? — застёгивая мундир, спросил Овцын.
— Оттого, дурачок, что недавно лейтенантов Муравьева и Павлова в матросы разжаловали за то, что на Обь сплыть не сумели...
Дрогнула рука Овцына. Долго пуговицей в петлю попасть не мог. Степана Муравьева и Михаила Павлова добро Овцын знал. Сколько переживал прошлым летом, что вперёд его своё плавание совершат...
С трудом совладал с пуговицей.
— Что ж тянуть? — вздохнул. — Отчитываться всё едино придётся.
— Отчитаешься, когда я скажу… А покамест больным скажись. Завтрева, лейтенант, я тебя к себе жду.
Не стал спорить Овцын.
О чём спорить тут? Ежели на роду написано, чтобы в матросах пропасть, чего же торопить судьбу этакую?
Ну и правильно, что спешить не стал. На этот раз удалось Дмитрию Леонтьевичу перехитрить судьбу. Когда с разрешения княгини выздоровел он и отправился докладывать в Адмиралтейств-коллегию, как сына родного, адмиралы встретили. Словно это не они Муравьева и Павлова в матросы разжаловали для острастки северным льдом. Кивали адмиралы, слушая отчёт Овцына о льдах, загородивших выход в море, хвалили составленные лейтенантом карты Обской губы, одобрили его сухопутные экспедиции. Решено было, что опыт, накопленный Дмитрием Леонтьевичем в походах, надобно обобщить и, воплотив в пункты инструкций, передать другим северным отрядам.
И уходило ощущение виноватости, крен голос Овцына. Смело вносил он — и в самом деле очень полезные! — предложения. Говорил, что надобно строить дружеские отношения
И пополнение взамен умерших членов команды дали. Все просьбы Овцына исполнили, хотя напоследок и напомнили строго-настрого, что «без окончания и совершенства оной экспедиции возвращения не будет».
Да только Овцыну иное решение — хуже самого строгого наказания было бы. Нешто ему, которого так горячо бабы любят, перед какими-то льдами полярными, перед холодами арктическими пасовать? Нет и нет! Одолеет их! Какие б там, на море, стамухи ни стояли, прорубятся сквозь них к Енисею. Зубами прогрызут дорогу кораблю!
И опять сам себе удивился лейтенант. Ещё вчера казалось, жить не может, чтобы в глаза княгини не заглянуть, а сегодня сидел во дворце — как-то тоскливо и от того стыдно было.
— Да поезжай, поезжай, негодяй, к медведям своим! — сказала княгиня. — Что вздыхать, как корове...
Начал было Овцын говорить о тоске своей сердечной, да ведь что же поделаешь? Служба... Надобно ехать...
— Езжай, Митенька! — сказала княгиня. — Дай тебе Бог удачи!
Как на крыльях, полетел Овцын подалее от просвещённого шуршания петербургских платьев.
Задержался только в Москве, да совсем ненадолго в Казани, чтобы получить там необходимое снаряжение для строительства второго корабля. В Тобольск поспел как раз к началу паводка. Оставил людей достраивать второй корабль, а сам поскорее поплыл вниз по Оби вслед за уходящими льдинами.
В Берёзове тоже только на денёк задержался, чтобы снарядить сухопутный отряд к берегу моря, и дальше на север поплыл...
И таким стремительным движение его было, что, казалось, никакая преграда его не остановит... Но и этим летом, хотя и прошли, лавируя между льдинами, почти до самого моря, в море так и не вырвались. 15 августа сплошные ледяные поля преградили путь... Льды стояли «зело твёрдостью застарелые», и пробиться сквозь них было невозможно.
Пришлось отступить. 25 сентября 1736 года «Тобол» встал на зимовку в Обдорске.
7
Такая любовь только в сказках бывает.
Отсвистела метелями, отгорела полярным сиянием таймырская зима. Пришла весна. Потянулись на север караваны птиц...
Расцветали, не ожидая, пока оттает земля, прямо под ледяной коркой цветы. И с каждым днём прибывал день, пока не встало солнце на незакатный постой. Не отличить стало ночи от дня. В любой час светло... И какой час был, день или ночь — кто знает? — когда остановились Василий и Татьяна Прончищевы над стелющейся под ногами берёзовой рощицей. Невелики деревья, до колена не достают, а словно настоящие берёзы... Трепещут на студёном сквознячке изумрудные листочки...