Ревизор Империи
Шрифт:
— Аэробикой не занимались?
— Нет. Что это такое?
— Ну, раз не занимались, обойдемся. Прекрасный набор навыков оперативного агента, особенно эсперанто.
— Да, после войны это будет единый язык в Европе.
— Неплохая идея. Если европейцы навязывали нам свой менталитет, почему бы нам не навязать свой?
— Похоже, вы нашли общий язык, — вернувшийся кухни Радынов весело потирал руки.
— Не совсем. Я, например, предпочел бы, чтобы Европа перешла на одесский суржик. А еще хотелось бы поскорее получить полный инструктаж — перед заданием надо хотя бы выспаться. Адреса явок, пароли,
— Зонтик не понадобится, адреса явок вам лучше не знать. Документы и деньги перед полетом передаст Эмма Германовна, в Цюрихе вас встретит наш человек, Томас Мюллер…
"Это из "Баварии" что ли?"
— …Фамилия вам ничего не говорит, таких много, Эмма Германовна знает его в лицо. В случае непредвиденных обстоятельств выходите на местных чинов и просите их связаться с посольством. Взятку попросят — не скупитесь. Хотя, скорее всего, ее не попросят. Сами ни в коем случае не предлагайте. Разговорничек вам тоже дадут. Если не будет непредвиденных обстоятельств — Эмма Германовна, как надежный ваш проводник, расскажет, что делать. Да, и ваш браунинг придется оставить здесь, а то через границу не пустят. Оружие по необходимости получите на месте.
— Надеюсь, не для того, чтобы убеждать Ленина?
— Ну, естественно, нет. На всякий случай.
— Вообще, как я должен воздействовать? На что напирать, какая тактика обработки?
— Никакой. Председатель полагает, что Владимир Ильич сам придет к надлежащим выводам, расспрашивая вас.
"Либо они поднялись до уровня теории хроноагентов девяносто восьмого", подумал Виктор, "либо… Во второй реальности это еще не использовали сознательно, фюрера уламывал Гиммлер, все вышло чисто случайно. В третьей сам Сталин инструктировал, и то чуть не сорвалось. В четвертой никуда не посылали, просто сидели и ждали, когда рванет… Самонадеянность? Нет, нет, не похоже, этот тип не мог столько продержаться, будучи простым лохом. И столько сделать даже при козырях в лице первого меня. Нет. Нет. Что-то задумал этот Председатель. Где-то я уже слышал… Ну да, этого друга из "Приключений принца Флоризеля" тоже звали Председателем. Не по Эдгару ли По погоняло? Клетчатый… нет, это ложная ассоциация. Будем начеку. А эту даму, если что, большевики сами определят."
… Ужин прошел безмолвно. Эмма Германовна пунктуально жевала, следя за осанкой и не поддерживая разговоров; завершив трапезу, она вежливо откланялась и удалилась в свою келью, сославшись на желание отдохнуть. Виктор с Радыновым вышли в на веранду.
Уходящее за вершины деревьев солнце просвечивало через молодую листву берез на поляне у дома. В воздухе висел медовый аромат, и хипповые пряди с сережками элегантно раскачивались легким дуновением ветерка.
— Возможно, это будет вам интересно, — произнес Радынов, опираясь слегка расставленными руками о крашеные резные перила. — Наши психологи обработали данные наблюдений за вами, показания агентов, опросов. И нашли кое-что весьма важное для нас.
— Признаит психического расстройства? Тогда все это, — и Виктор обвел рукой окрестности, — очень просто объяснить. По крайней мере, для меня.
— Нет, что вы… В общем, они установили, что ваше общество способно на холодную, но неистовую ярость к врагу. Видимо это и помогало вам победить.
— Ну и что же в этом нового?
— Виктор Сергеевич, основная сила будущей войны — это мобилизованный крестьянин. Человек, которому с детства твердили "не убий", "смиряйся", человек, который жил в страхе перед наказанием божьим, перед тем, что он не воскреснет в день страшного суда. В старые времена мужика ставили в армейскую среду палками, физическим мучением меняя его психический тип. Теперь мы подошли к рубежу, когда армейской среды нет, когда армейская среда — тот самый крестьянин. Пытаться делать из массы мужиков зуботычинами защитников отечества — только озлобить их против офицерства. Только внутренняя ярость к врагу
"Последнее? Между словами была пауза… так почувствовалось… Считает, что не вернусь? Или он не может встретиться? Хотят какая разница, он не он… Мог ли он проговориться? Или он нарочно… тогда зачем? Самое простое — они думают, что меня до возвращения вытянут в наше время. А зачем усложнять?"
— Хороший вопрос, — хмыкнул Виктор. — А кого вы будете потом ненавидеть?
— Простите, не понял вашей мысли.
— Я расскажу о советской военной пропаганде, она научит ненавидеть врага. Но война кончится. С химоружием проще, оно охраняется, и за ним присматривает госбезопасность. А ненависть — это оружие масс. Его можно направить против власти, или власть, чтобы избежать этого, направит нее на кого-то еще. На коммунистов, безбожников, иноверцев — инородцев, на нового внешнего врага. Кого в России будут ненавидеть после войны?
— Никого, — тут же ответил Радынов. — Никого. Русский человек милостив к поверженному врагу. Оружие масс, говорите. Да, оружие. Оружие, которое на Руси без дела не вынимали, и без славы не вкладывали.
— Ладно, — Виктор на мгновение в задумчивости прикусил губу, — но тут же продолжал, — я открою вам секрет благородной ярости. Да, закон этой войны — убей. Убей врага прежде чем он убьет тебя. Но причина безграничной ненависти к врагу — любовь. Солдат каждую минуту должен помнить, что там, далеко, его ждет любимая и верит, и готова встретить его любым, и это ее он защищает здесь от врага. Солдат должен помнить детей своих, их глаза, ту радость над детской колыбелькой — он их защищает. Солдат должен помнить мать свою, что дала жизнь, и отца, подымавшего в детстве на руки. Солдат должен любить своих товарищей и думать о них в минуту боя, не о себе, и так некогда ему будет думать о смерти. И все это — жены, дети, родители, товарищи — все это вместе наша Родина, и это наша земля, и никому нас с нее не изгнать.
— Значит, война — это любовь?
— Война — это последний способ сохранить любовь. И справедливость. Когда человеку его враги не оставляют другого выбора, когда… Когда иначе жизнь его больше смысла иметь не будет. Вот так, наверное…
20. Ложь умирающей тревоги.
Утром было великолепное синее небо, обрамлявшее серебристый, сияющий в солнечных лучах дирижабль.
Дирижабль был огромен. Когда в третьей реальности Виктор видел дирижабль в небе, он и не предполагал, насколько гигантским тот покажется вблизи. Пузатая матерчатая рыба, размером с девятиэтажную "китайскую стену" подъездов этак на пять, была привязана к земле десятками тросов, напоминая опутанного веревками Гулливера; толпа людей, окружившая серебристого гиганта, состояла в основном из стартовой команды и охраны. Тросы были знакомого желтоватого цвета. "Капрон" — догадался Виктор. На пузатом боку, который словно дышал под легкими порывами ветра, старославянскими буквами было выведено "Россия".
Эмма по случаю полета одела длинное бело — зеленое полосатое платье с двумя рядами мелких блестящих пуговиц сверху донизу и широким белым отложным воротничком, и темно — зеленую шляпку с широкими полями от солнца и страусовым пером. Всю дорогу на летное поле она держала в руках угловатый, как кейс для инструмента, коричневый саквоях, распространявший запах свежей кожи. Похоже, в местных условиях это должно было выглядеть обыденным и внимания не привлекать.
За полсотни метров от аппарата их "Паккард" остановил человек в незнакомой форме; к машине тут же подскочила пара носильщиков с тележками на больших велосипедных колесах.