Ревнивая печаль
Шрифт:
Какую фотографию, она не давала ему никакой фотографии… Господи, да что же это, как же это?!
Лера по-прежнему молчала, но, наверное, смятение в ее глазах было красноречивее слов и расспросов.
– Он в ладанке носил, – сказала Санина мама, словно отвечая на безмолвный Лерин вопрос. – А ладанку мне потом передали, я и увидела. Я тогда друзей его стала спрашивать, не знает ли кто, и Игорь говорит: я знаю. Сашенька с Игорем очень дружил, с самого детства, он тогда в нашем доме жил, это потом уж они кооператив построили. А когда Саша в колонию попал… Он ведь в колонии был, вы не знаете?
– Знаю, – с трудом проговорила Лера. – Я знаю, он мне рассказывал.
– Ну вот, Игорек к нему и туда ездил, и потом, как Сашенька вернулся, очень ему помогал, – продолжала она, по-прежнему стоя посреди комнаты и не замечая
Сердце у Леры по-прежнему билось стремительно, словно выскочить хотело из груди, но она смогла наконец взять себя в руки.
– Присядьте, пожалуйста, – попросила она. – Как вас зовут?
– Зоя Петровна, – ответила Санина мама. – Первачева Зоя Петровна.
– Как же это?.. – спросила Лера. – Как же это… могло случиться?
Санина мама снова подняла на нее глаза, и сердце у Леры снова сжалось.
– Мне так тяжело, если бы вы знали… – почти прошептала Зоя Петровна. – Я понимаю, таких нету, кому бы такое легко было. Но мне ведь все кажется: я его мало просила, чтоб он по-человечески жил бы, это я сама виновата… Он такой способный был, если б вы знали! Прямо ко всему способности, даже удивительно – в кого, мы-то с отцом покойным совсем простые люди. Мне учителя, помню, в школе все время говорили: Саша у вас очень способный, хоть к химии, хоть к литературе, но все нахватом, все с ходу, а терпения совсем нет! Надо у него воспитывать терпение, а то ему трудно придется в жизни. А я вот не смогла… – Она замолчала, глядя перед собою остановившимся взглядом. – Может, я сама виновата, – произнесла она наконец. – А может, что богом дано, того уж не переделаешь. Он всегда такой был, еще с роддома. Грудь не сразу смог взять, и так сердился, так плакал! Другие детки потихоньку-полегоньку – и научатся, как взять, а он – прямо заходится. А уж когда с колонии вернулся – конечно, мне его не удержать было… Я и Игоря просила: поговори ты с ним, он тебя уважает, что ж он не работает нигде? Может, связался с плохой компанией, это ведь до добра не доведет! А тот: Саня что задумал, тетя Зоя, то и сделает, разве вы не знаете? Знаю, конечно… Но вы не думайте, – она отрицательно покачала головой, – это не то чтобы ему деньги голову вскружили! Хотя он, конечно, молоденький еще был да пофорсить любил… Но он очень щедрый был, а для нас с Танечкой – это дочка моя – совсем ничего не жалел. Мне, знаете, прямо страшно становилось. – Зоя Петровна посмотрела на Леру с таким наивным удивлением, что та едва не улыбнулась, хотя ей было совсем не до улыбок. – Как можно жить с такими большими деньгами? Уж откуда они – про это вообще думать не хочется… Но куда их тратить? Добро бы взрослый человек, серьезный, как Игорь, а то ведь мальчик неразумный… У Тани в школе вечер был, так он ей купил платье за три тысячи долларов! Я чуть языка не лишилась, как она мне сказала, что, мол, видела по телевизору, Саше рассказала, и он купил в каком-то доме моделей, в иностранном. Я уж ее ругала, ругала… И ничего особенного в этом платье, соседка наша не хуже могла бы сшить.
Лера вслушивалась в ее голос, в эти удивленные и наивные интонации, и вспоминала, как Саня рассказывал ей о матери, стоя на балконе над сияющим ночным городом. О ее нежелании переехать в хорошую квартиру, уйти с завода и как же можно так жить, в таком убожестве… И что такая жизнь – не по нему.
Лере хотелось спросить, как он погиб, но она не могла решиться задать такой вопрос матери. Да и знает ли она?
Но, опять словно догадавшись, Зоя Петровна ответила сама:
– Меня ведь к нему даже не сразу пустили, хотя он уже мертвый был. И ничего не говорили – как, почему… Там милиция разбиралась, и ко мне следователь приходил, но что я ему могла сказать? Сашенька ведь уже давно с нами не жил, он отдельную квартиру снимал. Приходил только да звонил часто. Как раз за день до всего этого был, но только на минутку забежал, книжку взял у Тани. Так что я и не знаю ничего – только то, что Игорь сказал. Игорю вроде назначили встречу, люди незнакомые, и он Сашу
Лере показалось, что она не выдержит этого больше – взгляда этой женщины, которая не знает, за что, по какому праву перемололи ее сына эти страшные жернова, и никто никогда не сможет ей объяснить.
– Я все время об этом думаю, – едва слышно произнесла Зоя Петровна. – Все время думаю: неужели он сам убивал, а потом его убили? Не могу я в это поверить, не могу…
Эти слова вывели Леру из оцепенения.
– Нет! – сказала она со всей решительностью, на которую была способна. – Никого он не убивал, это я точно знаю! Поверьте мне, Зоя Петровна, я ведь давно в бизнесе работаю, я все это знаю! – Она говорила так уверенно, словно ее работа действительно предполагала знание этих немыслимых законов. – Сейчас все по-другому, у него другая была работа… Можете даже Зелинского спросить, он вам то же самое скажет! Это какая-то страшная случайность, с ним не должно было этого произойти!..
Санина мать посмотрела на Леру с благодарностью.
– Вы правда знаете? – спросила она. – Спасибо вам… И в самом деле, Игорь то же говорит…
Зоя Петровна открыла небольшую сумочку, лежащую у нее на коленях, и достала оттуда что-то, завернутое в чистый носовой платок.
– Вот, я вам ладанку его принесла, – сказала она, разворачивая платок. – Но только вы знаете… Вы извините, я вам ее только покажу, ладно? А оставить я не могу. Вы не думайте, не потому, что она дорогая, что бриллианты…
Она произнесла это таким извиняющимся голосом, который слышать было невозможно.
– Ну что вы, Зоя Петровна, – сглотнув ком в горле, сказала Лера. – Разве я могу так думать?
Она взяла из рук Саниной мамы золотую коробочку – ту самую, с эмалевой иконой Нечаянныя Радости – нажала на выступ сбоку…
Сама она смотрела на себя с маленькой цветной фотографии, неизвестно откуда у Сани взявшейся. И вдруг Лера вспомнила! Ну конечно, это тем вечером было, когда их сфотографировал стильный фотограф, у которого Саня отнял пленку! А потом она так безобразно напилась, и Саня на руках отнес ее домой…
Она тогда сказала что-то смешное, стоя возле заминированной дискотеки, и они оба рассмеялись. И вот она смеется под иконой Нечаянныя Радости. И значит, где-то есть Санина фотография, на которой он тоже смеется, сияя синими глазами… Только фотография и осталась.
Наверное, Лера всматривалась в Санину ладанку так долго, что Зоя Петровна спросила:
– Вы на меня обиделись?
– За что? – вздрогнув, подняла глаза Лера.
– Да вот за это – что ладаночку вам не отдаю… – И тут же добавила, словно оправдываясь: – Но я вам письмо его принесла, письмо отдам, он же вам его написал.
– Письмо? – удивленно переспросила Лера. – Он мне письмо написал?
– Ну конечно! А я не сказала разве? Забыла, значит. – Снова щелкнув замком сумочки, Зоя Петровна достала оттуда незаклеенный конверт. – Вот оно, письмо. Вы уж извините только: я прочитала… Но я же не знала, что оно вам! А оно в книжке лежало, которую Сашенька у Тани брал, как раз за день до того… Он, наверно, его не дописал, даже без конверта было, это я вложила потом.
Медленно, как во сне или в немыслимом кино, Лера взяла из ее рук конверт. Она хотела прочитать письмо сейчас, но не могла этого сделать при матери. И, словно почувствовав это, Зоя Петровна встала.
– Я пойду, – сказала она полувопросительно. – Я так рада, что вас нашла. Я думаю, Саша очень вас любил, – повторила она.
– Подождите, Зоя Петровна! – воскликнула Лера, и та остановилась у двери. – Как же так… Может, я… Помочь вам как-то?.. Пожалуйста, разрешите мне это сделать! У вас ведь дочь…
– Ну что вы. – Зоя Петровна ответила с такой безнадежной, ни на какие уговоры не рассчитанной тоской, что Лера не решилась настаивать. – Разве нам много надо? И нам ведь Игорь помогает, даже слушать ничего не хочет. Я, говорит, деньгами того все равно не отдам, что Сане должен… До свиданья, береги вас бог.