Революционный террор в России, 1894— 1917

Гейфман Анна

Эти обвинения нередко были вполне справедливыми. Согласно Герасимову, центральная организация максималистов в Петербурге «жила так широко и хищения денег со стороны отдельных примыкающих к ней элементов были настолько значительны», что через шесть месяцев после ограбления Московского общества взаимного кредита (максималисты захватили тогда 800 000 рублей) деньги уже подходили к концу(27). Да и через несколько месяцев после экспроприации в Фонарном переулке максималисты могли отчитаться только за шестьдесят тысяч рублей из захваченных четырехсот тысяч. По словам одного из лидеров максималистов, Г.А. Нестроева, рядовые члены максималистской Боевой организации, ответственные за переправку денег из одного безопасного места в другое, «бесконтрольно пользовались ими для каких угодно дел». Двое из этих революционеров подозревались в том, что присвоили по двадцать пять тысяч рублей каждый(28). Столь же подозрительным был и тот факт,

что известный максималист Соломон Рысс (Мортимер) предложил полицейскому, арестовавшему его в апреле 1907 года, взятку в размере пятидесяти тысяч рублей, якобы данных организацией для его освобождения(29). Как и эсеры, максималисты редко проводили подробные расследования случаев хищения. Но в отличие от лидеров ПСР они открыто презирали все, что напоминало традиционную буржуазную судебную практику, и иногда, по словам одного максималиста, лишь подозрения в том, что деньги «прилипли к рукам» экспроприатора, было достаточно для вынесения смертного приговора. Особенно часто это случалось в провинции(ЗО).

Присвоение партийных денег практиковалось и в рядах социал-демократов, особенно среди большевиков, часто принимавших участие в актах экспроприации. Эти «эксы» не только пополняли местные партийные кассы, но и предоставляли в личное распоряжение боевиков крупные суммы легко нажитых денег(31). Большевик Александр Калганов, который был так неуправляем и буен, что его же товарищи считали его анархо-большевиком, организовал специальный отряд молодых экстремистов единственно с целью совершения революционных грабежей. Хотя теоретически экспроприированные ими средства должны были идти только на партийные расходы, есть основания подозревать, что по крайней мере часть этих денег осталась в руках боевиков и, в частности, самого Калганова. Последний, бывший до того нищим пролетарием, — сумел купить себе и своей семье дом(32). В других случаях члены социал-демократических организаций, особенно кавказских, принимавшие участие в экспроприациях, вели впоследствии роскошный образ жизни, «ни в чем себе не отказывая»(33).

Специальные резолюции, принимавшиеся социал-демократами на их партийных съездах с целью прекратить систематическое хищение партийных денег, отражают беспокойство партийных лидеров распространением этого явления(34). Иногда они исключали подозреваемых в воровстве из своих организаций(33), но о том, что социал-демократы прибегали к экстремальным физическим мерам по примеру эсеров, максималистов и особенно анархистов, сведений нет.

Анархисты с еще большей легкостью, чем максималисты, занимались экспроприацией средств государственных учреждений и частных лиц; при этом некоторые радикалы открыто признавали, что к 1907 году многие члены анархических организаций из идеологических экстремистов превратились просто в грабителей(36). Именно эти революционеры нового типа чаще всех занимались присвоением партийных денег, и их было трудно «отличить от… обыкновенных воров», как утверждали их же товарищи(34). Членов организаций анархистов в России и за границей обвиняли не только в хищениях денег из касс своих групп, но и в кражах у собственных соратников(38). Они нередко занимались мелким воровством, унося из домов своих товарищей драгоценности и небольшие суммы денег, что возмущало лидеров экстремистов и идеалистов революционного движения. Некоторые настаивали на том, что единственным достойным наказанием за такие антиреволюционные поступки может быть только смертная казнь, но иногда иррациональное и буйное поведение пойманного вора, так же как и незначительность его добычи, приводили к предположению, что «он страдал какой-то манией»(39).

Национальные революционные организации на окраинах также не избежали подобной напасти. Члены этих организаций любили произносить красивые слова о национальном освобождении, но действия многих из них мало чем отличались от обычного бандитизма. Один из представителей партии Дашнакцутюн был напрямую связан с местной преступной группировкой, которой он без ведома партии продавал оружие, принадлежавшее армянским националистам(40). После удачной экспроприации 315 000 рублей из Душетского казначейства в апреле 1906 года — одной из наиболее громких революционных акций, совершенных на Кавказе Революционной партией грузинских социалистов-федералистов, — большая часть этих денег осталась в руках некоего Кереселидзе, одного из организаторов этого акта. Он уехал с Кавказа и стал жить на широкую ногу в Женеве, сняв роскошную квартиру и купив собственный автомобиль, при этом он рассказывал женевским эмигрантам, что удачные дела в Грузии помогли ему получить большие деньги(41). Наконец, в Польше даже члены Центрального комитета ППС подозревались в манипуляциях партийными фондами(42).

Благодаря агентурным данным и перехвату писем революционеров политическая полиция была довольно хорошо осведомлена о хищениях в радикальной среде.

Подобная практика была столь

распространена потому, что «в глазах преступного элемента воровство перестало быть противозаконным деянием, и они оставляли себе деньги, предназначавшиеся для партийных нужд»(43). Многие из этих самозваных освободителей человечества открыто выражали свое презрение к основным этическим нормам. Один революционер спрашивал другого: «Почему нельзя врать?.. Что значит «нечестно»? Почему врать нечестно? Что такое мораль? Что такое [моральная] грязь? Ведь это условности» . Некоторые из новых террористов заявляли, что, по их мнению, глупо жертвовать своей жизнью для жизни будущих поколений(45); подобное утверждение показалось бы еретическим прошлым поколениям русских революционеров. Полиция пыталась использовать такое отношение к общепринятым моральным ценностям и новую революционную этику в своих целях, предлагая растратчикам и другим морально разложившимся революционерам становиться платными осведомителями(46).

Эти попытки часто оказывались успешными. Согласно источникам, многие революционеры, присваивавшие партийные средства, получали деньги от полиции в качестве секретных агентов. Особенно часто такие люди встречались среди максималистов и анархистов. И если даже во многих случаях трудно точно сказать, был ли конкретный растратчик также и полицейским осведомителем, основания для подозрений в этом всегда есть(47). Например, после того как Фетисов (Павлов), один из эсеров-экспроприаторов, узнал, что его товарищи готовят физическую расправу с ним за присвоение денег после грабежа, то все эти товарищи были арестованы, и только Фетисову удалось бежать. Когда он и еще несколько человек попытались перейти российскую границу, ему опять «повезло» — он перешел границу, а все остальные были задержаны(48).

Власти понимали, что в лице осведомителей из радикальных кругов они имеют дело с ненадежными людьми, требующими постоянного контроля. Полиция не без основания подозревала, что из-за своего презрения ко всем этическим нормам, особенно когда предоставлялась возможность личного обогащения, ее агенты при определенных обстоятельствах могли предать власть так же легко, как раньше они предали дело революции(49). И действительно, не раз власти получали сведения о связях радикалов с представителями враждебных иностранных государств, включая Турцию и Японию. Поступали сообщения и о том, что революционеры принимали деньги от врагов России, готовых поддерживать любые подрывные радикальные действия, особенно терроризм, способный дестабилизировать существующий государственный порядок(50).

Есть свидетельства, что подобная практика существовала уже во время русско-японской войны 1904—1905 годов и особенно оживилась накануне Первой мировой, когда ПСР, ППС и другие радикальные организации получали крупные суммы денег и оружие из Японии и Австрии(51). После начала войны в Европе в 1914 году иностранные враги России стали рассматриваться революционерами как временные союзники. В это время, например, военные власти Турции наняли двух кавказских экспроприаторов в качестве проводников по Грузии; им также платили за то, чтобы они подстрекали население к выступлениям против местных органов российского правительства(52). Два других радикала, эсдек Иван Клочко (Жук) и дашнак Марко Тарасов, бежавшие с Кавказа в Турцию в «эпоху реакции» после 1907 года, в 1914–1915 годах организовывали контрабандную переправку динамита в Россию. Они получали ' деньги и взрывчатку от властей в Константинополе и, согласно полицейской информации, «не пытались скрыть тот факт, что они действовали в качестве агентов турецкого правительства» (53).

Царское правительство прекрасно видело, что после того, как революционный накал стал слабеть к концу 1906 года, все еще многочисленные боевые организации набирали новых членов преимущественно из низших слоев населения(54); сами революционеры не могли временами скрыть свое презрение к новым террористам, называя их «обыкновенными бандитами»(55). Но вместо того чтобы пытаться просвещать кандидатов в свои ряды в духе истинной революционной борьбы, вдохновляя их обещаниями вечной славы революционных героев, партии просто принимали всех желающих.

Будущий террорист часто даже не знал, представляет ли лицо, предлагающее ему принять участие в покушении, какую-либо определенную антиправительственную организацию или просто использует его в качестве инструмента личной мести. Некоторые новички соглашались стать террористами после получения даже таких незначительных сумм, как пятнадцать рублей, да горстки патронов в придачу и обещаний крупных выплат в случае успешного выполнения задания. В других случаях и такие мелкие авансы были не нужны, хватало нескольких стаканов водки(56). Хотя и в конце XIX века бывали случаи, когда экстремисты соглашались на участие в терактах только после выплаты авансов (иногда не больше восьми рублей) в счет будущих платежей(57), феномен террористов-наемников стал распространенным явлением только в начале XX века.