Революция и семья Романовых
Шрифт:
Вскоре после прибытия Корнилова в Могилев весь состав президиума главного комитета «Союза офицеров армии и флота» появился у него. Вспомним, что Керенский в своих показаниях Чрезвычайной следственной комиссии, а затем и в эмиграции упорно говорил о существовании в главном комитете некоей «конспиративной группы», имевшей связи в промышленных и финансовых кругах Петрограда и Москвы. Теперь в нашем распоряжении имеются материалы, подтверждающие это. По воспоминаниям члена президиума полковника С. Ряснянского, Корнилову на встрече с членами главного комитета был прямо поставлен вопрос: не считает ли он возможным «принять на себя единоличное правление»? В ответ Корнилов сказал, что «подобный вопрос ему уже задавали некоторые лица и даже предлагали сделать переворот, но что он не считает подобное выступление сейчас полезным». На вопрос «а в будущем?» Корнилов ответил: «При известных условиях, возможно». «Эта фраза, – писал далее Ряснянский, – была принята нами как согласие стать в будущем правителем, и придала уверенность в работе» [312] . Председатель главного комитета полковник Л. Новосильцев в своих воспоминаниях передает ответ Корнилова в более развернутом виде. На вопрос о его отношении к реставрации Романовых Корнилов ответил, что «лично ему ничего не надо; кроме хорошего царская семья ему ничего не сделала, но не только реставрации, но даже
312
ЦГАОР СССР. Коллекция. Ряснянский С. Н. Записка «Союз офицеров в 1917 г.»
313
Там же. Новосильцев Л. Воспоминания.
Большая часть членов главного комитета образовала после этой встречи конспиративную группу, получившую название «корниловской». Примечательно, что об ее возникновении и деятельности ничего вначале не было сказано даже самому Корнилову! Объяснялось это, по-видимому, тем, что многие участники «корниловской организации», будучи монархистами, не желали афишировать своих намерений.
Вскоре же в Ставку прибыли представители «Республиканского центра» К. Николаевский и полковник Дисеметьер. Они были приняты Корниловым, который выделил Новосильцева и полковника В. И. Сидорина в качестве связных между Ставкой и «Республиканским центром». Почти одновременно через посланца генерала Крымова полковника Г. Дементьева была установлена связь Ставки и с «крымовской организацией» [314] . Так в конце июля начал завязываться корниловский заговор, участниками которого были члены конспиративной группы главного комитета «Союза офицеров армии и флота» (Ставка), офицеры «крымовской организации» и члены «Республиканского центра». Видную роль в этом заговоре, несомненно, играл Завойко, поскольку, как мы уже знаем, он имел тесные связи с «деловыми кругами», связанными, в свою очередь, с «Республиканским центром». А финансировали все «дело» именно они.
314
Там же. Дементьев Г. И. Поход генерала Крымова.
Несмотря на довольно обширную литературу о корниловщине как движении, наиболее полно воплотившем в себе идею контрреволюционной военной диктатуры, мы все же недостаточно знаем ее подлинную социально-политическую сущность, точнее, те политические потенции, которые были в ней заложены, и те импульсы, которые могли их развернуть, в том случае, если бы ей сопутствовал успех. В общем это можно понять. Корниловщина являлась исходным пунктом, началом будущего «белого движения», и ей в полной мере были присущи все его черты, в том числе маскирующий, прикрывающий политический лозунг «непредрешения». Кроме того, корниловщина выросла из заговора, имела заговорщическую основу, которая всегда трудно поддается историческому анализу. Провал корниловщины еще больше усугубил эту трудность. Но В. И. Ленин прямо указывал на возможность поворота корниловского движения в монархическом направлении. «Относительно целей корниловщины, – писал он, – мы все знаем, и никто из демократии не оспаривает, что эти цели состояли в диктатуре помещиков и буржуазии, в разгоне Советов, в подготовке восстановления монархии» [315] . Вся сложность состоит, однако, в том, чтобы раскрыть эту глубоко законспирированную и не всегда организационно оформленную работу. Не все страницы истории, к сожалению, прочитываются легко…
315
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 217.
Совершенно очевидно, что силы сторонников военной диктатуры были неоднородны. Мы старались показать то на примере главного организационного центра растущего корниловского движения – Ставки. Две тенденции довольно отчетливо прослеживаются в ее контрреволюционной деятельности. Первая – в лице «упрвоенмина» Савинкова и «комиссарверха» Филоненко – развивалась в направлении сотрудничества с правительством, с Керенским, рассчитывая «законно» двинуть его вправо, преобразовать в «сильную власть». Эта тенденция, естественно, «устраивала» Керенского, именно в этом смысле Керенского следует считать корниловцем»: вся его политика лавирования практически поощряла прокорниловские силы, содействовала их консолидации. Вторая тенденция, олицетворявшаяся Завойко и другими авантюристами из ставочного окружения Корнилова, уже готова была идти к военной диктатуре в обход Временного правительства и самого Керенского. Можно считать, что вплоть до Государственного совещания (середины августа) генерал Корнилов ибо еще не определил своей позиции во взаимодействии и соперничестве этих двух тенденций, либо сознательно до поры до времени не выявлял ее…
Государственное совещание в известном смысле стало переломным пунктом. Созывая Государственное совещание в Москве, Керенский рассчитывал на демонстрацию единства между «демократической Россией», «Россией правой», Россией корниловской. Но произошло это только символически, когда один из лидеров «демократической России» – меньшевик И. Церетели и представитель финансово-промышленных кругов А. Бубликов пожали друг другу руки на сцене Большого театра. Если же обратиться к тому, о чем говорили представители «правой России» на совещании, станет ясно, что рука, которую им протягивал Керенский, повисала в воздухе. В слегка завуалированной форме Гучков, Родзянко, Шульгин, Маклаков, Каледин, Корнилов др. фактически ставили правительству ультиматум, требовавший решительно покончить с «революционной анархией» и встать на позиции «национальной России». «Россия, господа, – говорил Маклаков под бурные аплодисменты справа, – за революцию себя не продаст! Для России нужно – спасать ее, а не революцию… И те, кто дрожит сейчас над этими захватами и завоеваниями революции, увидят очень скоро, как они в своей политике ошибались». Открыто сказать большего было попросту невозможно, но и эти слова вдохновляли тех, кто за стенами Большого театра, по словам Керенского, готовил «безумную попытку кучки офицеров и политических авантюристов взорвать Временное правительство».
После Государственного совещания конспиративная, «завойковская» тенденция в корниловщине явно взяла верх, что привело к оживлению и активизации крайне правых, черносотенно-монархических элементов.
Но как ни конспирировались члены «корниловской организации», савинковское око в Ставке – верховный комиссар М. Филоненко – не дремало. Специальными шифровками Филоненко доносил своему шефу о подозрениях, которые внушали ему некоторые события и некоторые люди в Ставке. Под его подозрение попали
Но Савинков, по-видимому, требовал от Филоненко более конкретных сведений, и снова Филоненко сообщал, что уже «ведут под уздцы коня бледного для Лавра» и, хотя он (Филоненко) не хочет «есть неспелую грушу», вместе с тем надо помнить, что «созревший фрукт, падая с дерева… может больно ушибить…» Филоненко, таким образом, рекомендовал принятие превентивных мер против заговорщиков. Позднее в Чрезвычайной следственной комиссии по делу Корнилова он показывал: «Полагаю, что заговор был военный по преимуществу, и склонен думать, что он был направлен не только против Временного правительства данного состава, но и Временного правительства демократической ориентации вообще. Определенных указаний не было, но и у моих сотрудников по комиссариату, и у меня создавалось единообразное мнение… что заговор есть» [316] . Савинков в своих показаниях Чрезвычайной следственной комиссии по делу Корнилова показывал, что сведения о заговоре в Ставке он получал, помимо Филоненко, и от начальника контрразведки Миронова. Когда 22 августа Савинков выехал в Ставку, чтобы сговориться с Корниловым о совместных действиях по введению в Петрограде военного положения, он «захватил» с собой и Миронова. Это, безусловно, означало, что Ставка у правительства на подозрении. Корнилов был явно недоволен присутствием Миронова и гневно говорил, что не допустит в Ставке «политического сыска». Савинкову пришлось прямо заявить, что у него имеются сомнения «в лояльности поддержки Временного правительства со стороны чинов штаба» [317] . Почему же в таком случае Савинков практически ничего не предпринимал? Сказывалось, по-видимому, некоторое буффонство филоненковских сообщений, отсутствие в них чего-то более конкретного. Но главное все-таки было в другом. Савинков вел сложную игру, стремясь «сомкнуть» Корнилова с Керенским, направить все силы Ставки в «правительственное русло», использовать ее для «легального» контрреволюционного переворота. При таком положении всякий неосторожный шаг по отношению к Ставке и Корнилову мог «взорвать» всю его игру и спровоцировать наиболее крайние элементы корниловцев, усилить позиции «партии Завойко».
316
ЦГАОР СССР. Ф. 1780. Оп. 1. Д. 30 (доклад Чрезвычайной следственной комиссии…). Л. 23–25; Д. 23 (протокол допроса М. М. Филоненко). Л., 10.
317
Там же. Д. 30. Л. 102 об.
24 августа Савинков и Миронов вернулись в Петроград. По воспоминаниям П. Н. Макарова (того самого, что по поручению Керенского сопровождал Романовых в Тобольск), Савинков был очень обеспокоен обстановкой в Ставке, говорил, что дела плохи, так как Корнилов не верит Керенскому. «Чувствовались волнение, заговоры, близость переворота», – пишет Макаров [318] .
Развязка наступила через два дня после возвращения Савинкова в Петроград и была вызвана «неожиданным» появлением у Керенского бывшего министра Временного правительства В. Н. Львова, через своего брата Н. Н. Львова связанного с правыми, корниловскими кругами. Далеко не все еще ясно в этом визите Львова и во всей этой «львовиаде», которая привела к разрыву Керенского с Корниловым, к началу корниловского мятежа, к движению частей 3-го конного корпуса генерала Крымова на Петроград… [319]
318
Там же. Коллекция. Макаров П. Н. Воспоминания. Рукопись. Константинополь, 1921 г.
319
Подробнее об этом и мятеже Корнилова см.: Старцев В. И. Крах керенщины. Л., 1982. С. 10–61.
Провал корниловского мятежа резко изменил всю политическую ситуацию. До сих пор правительство Керенского кое-как держалось на блоке, коалиции более или менее уравновешивавших друг друга политических сил – правых, буржуазно-помещичьих элементов (представленных кадетами и корниловцами) и мелкобуржуазных слоев (представленных меньшевиками и эсерами). Теперь этот блок дал глубокую трещину, которая все больше и больше расширялась. Союзом с Корниловым и прокорниловцами Керенский разоблачил себя не только в глазах сознательного пролетариата, но и широкой революционно-демократической и просто демократической среды. В результате Временное правительство все быстрее теряло опору в «левом секторе». С другой стороны, своим внезапным «отходом» от Корнилова в дни мятежа, своим «предательством» тех, кто совместно с ним пытался покончить с «революционной анархией» и установить «сильную власть», Керенский отвратил от себя и правых. Если Корнилов до своего выступления еще колебался в вопросе о союзе с Керенским, то теперь в правом лагере мысль о контрреволюционной диктатуре фактически с Керенским уже не связывалась.
Временное правительство, старавшееся сидеть в основном на «правом стуле», но частично и на «левом», теперь явно проваливалось между ними. Все активные сознательные политические силы стягивались к противоположным классовым полюсам: большевистскому (с его лозунгами диктатуры пролетариата, власти Советов) и кадетско-монархическому (с его лозунгом контрреволюционной, буржуазно-помещичьей диктатуры).
Между этими полюсами лихорадочно метались «верные поборники» обанкротившейся идеи коалиции «всех живых сил» – меньшевики и эсеры. Но что они теперь могли? Продолжать политику блока с буржуазией, с кадетами, скомпрометированными сотрудничеством с корниловцами, значило полностью скомпрометировать и себя. Поддержать курс, предлагавшийся большевиками, курс на создание подлинно революционной власти – власти Советов, также было выше их сил. Этому, во-первых, мешали их теоретико-догматические шоры (они считали революцию буржуазной и не мыслили себе разрыва с буржуазией) и, во-вторых, соображения чисто практической политики (после корниловщины быстрым темпом шел процесс большевизации Советов).