Революция отвергает своих детей
Шрифт:
Однако и среди радиопередач были исключения: первым был радиоспектакль по книге Кестлера «Тьма в полдень». Об этой книге я еще ничего не слыхал, но так как я читал брошюру Кестлера, то включил приемник. Уже после первых реплик действие меня захватило. Радиоспектакль о старом большевике, который попал в тюрьму НКВД! Когда передача кончилась, я ушел и гулял несколько часов, чтобы иметь возможность обдумать слышанное. В течение ближайших дней я установил, что и другие партработники слышали эту радиопередачу; она произвела и на них глубокое впечатление. С того дня я начал чаще слушать западные радиопередачи, но по прошествии недели вновь забросил. Слушать
В середине января 1949 года мы вновь собрались целой компанией — один из нашей группы партработников был офицером народной полиции.
— Через полчаса будет передача РИАСа к годовщине смерти Розы Люксембург, — заметил один.
— Американская радиостанция о Розе Люксембург! — отозвался другой.
С недоверием включил офицер народной полиции радиоприемник. Но наше недоверие быстро исчезло. Объективными, даже хвалебными словами была обрисована эта крупная немецкая революционерка. Одновременно были даны выдержки из ее работы «Российская революция», из работы, которая не цитируется ни одной газетой советской зоны и не выдается ни в одной партийной школе, как учебный материал. (И в позднейшее двухтомное издание речей и статей Розы Люксембург она не была включена). Эта работа ходила среди оппозиционно настроенных ответственных работников СЕПГ по рукам, и я сам получил ее от одного товарища не где-нибудь, а в здании одного из краевых управлений СЕПГ. И вдруг мы услышали выдержки из этой работы по радиостанции РИАС:
«В результате удушения политической жизни во всей стране, все более парализуется и жизнь в Советском Союзе. Без всеобщих выборов, без неограниченной свободы печати и собраний, без свободной борьбы мнений — жизнь любого общественного организма прекращается, становится мнимой жизнью, в которой активна лишь бюрократия. Общественная жизнь постепенно замирает, несколько дюжин партийных вождей руководят и правят с неисчерпаемой энергией и безграничным идеализмом, но среди них в действительности руководит лишь десяток выдающихся голов. А рабочая элита от времени до времени созывается на собрания, чтобы аплодировать речам вождей, единогласно принимать предложенные резолюции. По существу, это означает правление одной клики, — то есть это несомненно диктатура, но не диктатура пролетариата, а диктатура кучки политиков…»
После передачи еще нескольких текстов под конец раздались слова, как удар хлыстом: «С кем была бы сегодня Роза Люксембург?»
В комнате царила тишина. Все молчали, и каждый думал: что-то думает сосед? На сей раз нелегко было ответить на этот вопрос: троих из присутствующих я не знал. Я был осторожен:
— Во всяком случае не с американцами.
— Но и не с нами, — сказал один из двух мне незнакомых партработников твердо. Остальные кивнули в знак согласия, офицер народной полиции также.
Эти несколько брошюр и радиопередач с Запада остались так ярко в памяти, вероятно потому, что отвечали нашим исканиям: разбор классового характера системы в понятиях и терминах, которые нам были близки, исследование степени отхода сталинской системы от марксистских принципов, и как должен был бы выглядеть Советский Союз, если бы он шел по марксистскому пути развития.
Так как газеты и радиопередачи с Запада не занимались столь важными, решающими для нас вопросами, мы, группа самостоятельно мыслящих и страдающих беспрестанными «политическими коликами» социалистов, — а с нами, вероятно, тысячи других членов и ответственных
Весной 1948 года произошли события, взволновавшие нас так, как мы не волновались со дня основания партии. Началось все совершенно безобидно, казалось бы, с незначительных случаев, которые мы не могли объяснить себе и по поводу которых мы не получили никаких разъяснений.
Произошла непонятная история с поездкой 150–ти членов Союза свободной немецкой молодежи (ССНМ). После моей поездки в Югославию летом 1947 года я сделал доклад председателю ССНМ Гоннекеру. Связь между Союзом свободной немецкой молодежи и Народной молодежью Югославии (НМЮ) была налажена, а с осени того же года началась кампания под лозунгом «Лучшие 150 членов ССНМ. едут летом 1948 года в Югославию». Центральный орган ССНМ «Юный мир» («Junge Welt») печатал длинные статьи, на конференциях ответственных партработников выбирались лучшие члены ССНМ для поездки в Югославию.
Вдруг, за одну ночь все переменилось. Кампания была приостановлена. Никаких статей в газетах, никаких объяснений, — как будто никакой кампании и не бывало.
— Что случилось с вашей югославской кампанией? — спросил меня член Центрального совета.
— Я сам точно ничего не знаю. Дело очень странное: на нашем последнем совместном совещании советские друзья сказали нам, чтобы мы прекратили кампанию. 150 членов ССНМ, по всей вероятности, не смогут летом 1948 года ехать в Югославию. Обоснование не было дано. Они лишь сказали, что лучше всего незаметно прекратить кампанию.
Вскоре после этого я услышал, что в ближайшие недели четыре высших ответственных работника СЕПГ посетят страны народной демократии. Через несколько дней пришло официальное оповещение об этой поездке руководителей СЕПГ. В Югославию не поехал ни один.
Когда я был летом 1947 года в Белграде, я договорился, что приеду следующим летом снова. Дело было в мае 1948 года, вскоре я должен был получить отпуск. Я отправился в югославскую военную миссию, чтобы выяснить вопрос о моей поездке.
— Ты можешь ехать к нам в любое время. Ты же официально приглашен Центральным советом Народной молодежи. Мы будем очень рады.
Югославские товарищи были очень любезны, но когда я осторожно поставил вопрос, как обстоит дело с 150 членами ССНМ, они ответили мне весьма уклончиво:
— Мы ничего не можем сказать определенного. С нашей стороны приглашение остается в силе.
Больше они ничего не сказали, но и этого было достаточно. Я теперь знал: югославы согласны были на поездку 150 членов ССНМ. ССНМ был также за поездку. Оставалась лишь одна возможность: были против советские представители.
Но почему? Какие к этому основания?
Утром 29 июня 1948 года я пошел, как всегда, за газетой. Там, где раздавали у нас газеты преподавателям и руководителям факультетов, мне пришлось немного подождать, так как около меня получал газеты профессор Виктор Штерн. Сверху лежал «Телеграф» с огромным, броским заголовком: «Сталин порывает с Тито, Тито обвинен в троцкизме».
— Такая глупость! Вечно пишут какую-то ерунду! Что это значит: «Тито обвинен в троцкизме» — бессмыслица какая-то! Тито ведь как раз удалил троцкистов из руководства партией.