Революция отвергает своих детей
Шрифт:
Почти каждую неделю я должен был туда ездить для подбора и составления материалов, необходимых для нашей газеты. Это была самая интересная для меня деятельность, так как здесь я мог получить полную картину Германии, гораздо правильнее, чем это давалось в официальной советской прессе. Кроме того, атмосфера в институте мне нравилась гораздо больше, чем в редакции «Свободная Германия» в институте №99, состоявшей тогда из четырех редакторов. Вскоре я ближе познакомился с ними.
Лотар Больц писал статьи о Германии, которые в большинстве случаев шли без подписи. Он работал очень усердно, внимательно прочитывал все бюллетени с выдержками из гитлеровских газет и по этим выдержкам составлял свои статьи. Мне казалось, что он знал Гернштадта и раньше, так как у него, из всех редакторов, были
Вторым человеком в редакции был Альфред Курелля. Он не находился постоянно в редакции, а приходил только в «особых случаях». Сам он писал мало. Очевидно его главным заданием были правка статей офицеров «Национального комитета» в Луневе, оформление газеты и выработка политической линии, которая обсуждалась в большинстве случаев в комнате Гернштадта, причем очень часто без участия остальных редакторов.
Ясно очерчена была деятельность Карла Марона. Он писал военные комментарии для газеты, которые были всегда подписаны его именем. Вся наша относительная свобода выступала в этих комментариях. Они сильно отличались от официальных советских сводок и часто содержали прогнозы, являвшиеся ценнейшим вкладом, в газету.
Последним я должен назвать Эрнста Гельда, который был раньше театральным режиссером, эмигрировал затем в Советский Союз. Его подпись как «представителя немецкой интеллигенции», стояла под воззванием к немецкому народу от 30 января 1942 года. В газете он должен был взять на себя руководство культурным отделом. Он был приятным человеком и, вероятно, хорошим режиссером, но для работы в редакции был совершенно неприспособлен. Чтобы сформулировать какое-нибудь сообщение, ему требовалось столько времени, сколько Карлу Марону, для составления двух военных сводок или столько, сколько Лотару Больцу для статьи о Германии на целую полосу. Он всегда скорбел, однако, о том, что не может как следует помочь.
Несмотря на то, что Марон, Больц и Курелля вполне справлялись со своими обязанностями, редакция не представляла собой сплоченного коллектива. Нельзя было не заметить, что все нити держал в руках один Гернштадт. Каждый сотрудник редакции должен был ему приносить свои статьи, как ученики свои сочинения учителю, и получал все обратно с вычеркиваниями и изменениями без всяких объяснений. Связь шла больше через личную секретаршу Гернштадта, Гордееву, австрийку, вышедшую замуж в России и явно пользовавшуюся покровительством Гернштадта.
Рудольф Гернштадт о себе рассказывал мало. Прочтя его первые статьи, я был просто восхищен. Они были какими-то совершенно «другими». Когда я рассказал о своем восхищении остальным редакторам, они посмеиваясь заметили, что он был раньше иностранным корреспондентом «Берлинер тагеблат» в Варшаве. Чем он занимался в Советском Союзе было покрыто мраком неизвестности не только для меня, но и для других редакторов. Я знал только, что он был женат на красивой русской женщине, Вале, которая, как и я училась в Московском государственном институте иностранных языков. В отличие от других редакторов, он не жил в гостинице «Люкс» и, как видно, был более связан с советскими инстанциями, чем с эмигрантским руководством КП Германии.
На протяжении многих лет, которые я до того провел в Советском Союзе, мне уже несколько раз приходилось встречаться с таким типом безличного партийного работника. Это были, как правило, люди, которые достигли высокого положения своей жестокостью. Они обычно не
Сначала мне казалось, что наша газета не подлежит цензуре. Правда, для того времени это было маловероятным. Для советских условий мы и так имели относительно большую свободу, но совсем без цензуры все-таки дело не могло обойтись.
В начале сентября 1943 года Гернштадт вызвал меня к себе.
— Я попросил бы Вас отнести эти оттиски в гостиницу «Люкс» для просмотра. — Он назвал мне номер комнаты.
— Кто же должен их просмотреть?
— Спросите Эрне Гере.
Ничто другое не могло меня так удивить, как это сообщение. Я предполагал, что наша газета проходит цензуру или в 7–ом отделении Главного политуправления Красной армии, которое занималось вопросами пропаганды в германской армии, или одним из представителей ЦК ВКП(б). Теперь же выяснилось, что судьбу газеты немецкого Национального комитета решает член руководящего ядра венгеркой компартии в Москве Эрне Гере.
С Гере, ему было тогда 45 лет, мне приходилось часто встречаться. Иногда он навещал и нашу редакцию. То, как к нему относился Гернштадт, показывало, что он пользовался тогда большим влиянием. У него была привычка давать важнейшие политические указания в форме беседы, часто как бы невзначай, и только в интонации слегка звучала подчеркнутость. Манера, с которой он брал в руки оттиски, откладывал в сторону целые страницы и находил сразу важные политические места, иногда с улыбкой зачеркивал какое-либо слово или заменял его другим, более метким, поражала меня всякий раз.
Те короткие разговоры, которые мы вели друг с другом, его исключительное понимание германских проблем, его тонкое политическое чутье, которое он обнаруживал при просмотре нашей газеты, хорошо сохранились в моей памяти.
Эрне Гере жил в Советском Союзе с 1923 года и играл ведущую роль в аппарате Коминтерна. Во время гражданской войны он был в Испании. Вернувшись в Советский Союз, он в течение всей войны, наряду со своей деятельностью в руководстве венгерской компартии, был не только политическим советником немецкого Национального комитета «Свободная Германия», но и играл, вероятно, важную роль при выработке политических директив коммунистическим партиям других стран. С 1945 года он бессменно принадлежал к ядру венгерского партийного руководства и занимал важные министерские посты в правительстве. Очень возможно, что Эрне Гере, которого можно считать одним из способнейших людей в стране восточного блока, и сегодня не ограничивает свою деятельность одной только Венгрией.
Во время его отсутствия у нас был другой цензор, который представлял собой полную противоположность Гере. Его звали Штумпф, что в переводе на русский язык значит «тупой», и он вполне оправдывал это имя. В противоположность той вежливой, самоуверенной, немного вялой манере, с которой Гере просматривал газету, чтобы внести небольшие поправки в важных местах, новый цензор Штумпф (который, кстати, не жил в «Люксе», а занимал маленькую частную квартиру неподалеку от Никитских ворот), брал дрожащими руками оттиски, основательно усаживался и, боязливо посапывая, принимался внимательно читать газету от первой до последней строчки. Он, вероятно, не привык и цензурировать статьи, которые столь расходились с официальными высказываниями «Правды». Все формулировки, которые по его мнению слишком далеко отступали от официальиых, он подчеркивал и снабжал на полях вопросительными знаками. Даже оттиски статей Гернштадга он правил жестоко и многое заменял типичными формулировками «Правды». Штумпф принадлежал к тому типу боязливых бюрократов, которых все сложные проблемы доводили до головной боли. Сама идея Национального комитета с его офицерами и генералами с черно–бело–красным знаменем была ему глубоко противна. К счастью, этот слишком трусливый бюрократ не имел у нас большой власти. Нередко Гернштадт выбрасывал все изменения, старательно вносимые Штумпфом.