Рейд ценою в жизнь
Шрифт:
Разведчики сдавленно посмеивались. Через поле виднелась тропа – ходили к немцам так часто, что трава не успевала подниматься. Приближался лес, погруженный в низину. Местечко выбивалось из типичного ландшафта. Криворукие деревья произрастали густо – почерневшие, узловатые, ветвистые, но далеко не везде покрытые листвой. Болото расползалось по низине, губило растительность, отравляло воздух. Неприятный запах аммиачных испарений уже чувствовался.
Равнина оборвалась, скатились в низину. Протоптанная дорожка огибала гниющий кустарник, уходила в темень леса. Несколько шагов в чащу, и почва под ногами
К такой обстановке уже привыкли. Мрачно, рискованно – как в страшной русской сказке, – не хватало только леших с кикиморами, а ближе к трясинам – водяных. Роились кровососы – приходилось прятать открытые части тел, защищать глаза. Низина углублялась, но ближе к ее середине деревья разомкнулись, расползся и поредел кустарник.
Возглавлявший шествие Вожаков вооружился слегой, прощупывал каждый шаг. На то, что проверили ранее, полагаться нельзя – рельеф дна постоянно «плыл» и менялся. Заблестели «окна», стыдливо прикрытые пленкой ряски. Смотреть в ту сторону совершенно не хотелось. Тем не менее постоянно косились, и воображение рисовало неприглядные картины.
Закончился короткий отдых. Дальше каждый вооружился слегой, пошли медленно, такое предстояло вытерпеть еще как минимум минут сорок…
Солнечный день был в разгаре – три часа пополудни, – когда разведчики вышли из болота и присели на опушке за большой повалившейся осиной. Из-за леса слышался едва различимый гул – работали моторы или генераторы.
– Танковые двигатели гоняют на холостом ходу, – подсказал всезнающий Шлыков. – Техника стоит у фрицев в резерве, ждет своего часа. Здесь не пройдут, товарищ лейтенант, значит, в этом районе у них что-то вроде отстойника.
– В прошлый раз не гудело, – справедливо подметил Герасимов. – Мотоциклы носились, патрули иногда попадались, но ничего крупнее машины связи мы не видели.
Дорога вдоль низины имела укатанный вид – ею часто пользовались. Соответствующий опыт уже имелся. По дороге курсировали патрули – чаще на мотоциклах, реже – на бронетранспортерах, имеющих открытые отсеки для пехоты. Представители командного состава немецкой армии данной дорогой не пользовались – она вела в никуда.
Послышался шум, бойцы прижались к земле – всем хватило места. Медленно, волоча за собой шлейф пыли, по дороге проследовал бронетранспортер с крестами – явно не новый, побитый шрапнелью, поеденный ржавчиной. В отсеке для десанта ехало отделение пехотинцев. Поблескивал ствол пулемета МG-34. Кузов ощетинился карабинами, мерно покачивались стальные шлемы. Солдаты увлеклись беседой – двое говорили одновременно, третий смеялся.
Боевая машина протащилась мимо, растаяла за плавным поворотом. Северный ветер отогнал смрадное облако к лесу, накрыл «пластунов». Бойцы плевались, кашляли в пилотки.
– Вот ведь сволочи, – чертыхался Вожаков, – достать не могут, а все равно нагадили, словно знали, что мы здесь…
– Ничего, Вожаков, мы им отомстим, – уверил Сергей Герасимов, – всех поймаем, к выхлопной трубе привяжем, пусть знают…
Облако пыли растаяло. Стало тихо. Только в низине гудели комары, да в березняке по левую руку галдели пернатые.
Дальше
На опушке разместился как минимум танковый батальон.
Это было соблазнительно. Интуиция подсказывала, что ловить здесь нечего, но Шубин решил задержаться. Участок, где обосновались его люди, представлял собой вереницу буераков. Дороги и водные артерии остались в стороне.
Четыре часа пополудни – еще не вечер. Глеб отправил к опушке Бурмина с Вожаковым – нечего там делать всем кагалом. Дозор убыл, а остальные погрузились в меланхолию. Нет ничего труднее – ждать, когда нельзя курить, даже шевелиться! Нервы, как струны – жизнь не вспомнишь, не помечтаешь.
Дозорные вернулись минут через двадцать, сползли в рытвину, отдышались.
– Вожаков пилотку потерял, – сообщил последние известия Бурмин. – Та еще тетеря.
– Я не виноват, товарищ лейтенант, – смутился бывший комсорг, – она мешалась, я ее за ремень сунул, а когда возвращались, обнаружил, что ее нет. Не возвращаться же за пилоткой… Да вы не волнуйтесь, немцы там не ходят, одни колдобины и буераки…
– Ну, все, товарищ боец, – покачал головой Мостовой, – теперь будешь до конца войны без пилотки мыкаться. И границу перейдешь без пилотки, и в Берлин войдешь без пилотки. А как ты хотел? Это, между прочим, казенное имущество, немалых денег стоит…
– Это все, что вы сделали? – нахмурился Шубин.
– Нет, конечно, – спохватился Бурмин. – Мы лежали метрах в ста от опушки, нас никто не видел. На видимом пространстве примерно полтора десятка машин. Средние танки и две самоходки. Рядом две палатки для личного состава и брезентовый навес – под ним немцы соорудили что-то вроде передвижной ремонтной базы. Половина танков неисправна, над ними колдуют механики. Есть палатка с радиостанцией – пищит, зараза. Часовые ходят, много часовых. И в лесу, наверное, есть, чтобы враг, то есть мы, с тыла не подкрались.
– Офицеры есть?
– Старше лейтенанта никого не видели… верно, Дима?
– Угу, – печально подтвердил Вожаков.
– Длинный такой жердяй, точно лейтенант. Бегает взад-вперед, покрикивает, на часы смотрит. Пара унтеров у него под ногами путаются, бегают, куда пошлет. Как-то сомнительно, товарищ лейтенант, стоит ли овчинка выделки?
Овчинка выделки, безусловно, не стоила. Интерес к подразделению имелся, но это не то. Пусть даже танковый батальон, но машины в ремонте, это не то формирование, что завтра ринется в бой. Можно умыкнуть офицера. Трудно, долго, но можно. Но что он знает? О своем подразделении, о парочке соседей. Общей картины комсостав подобного ранга не представляет. А допросив «языка», дальше путешествовать не удастся – будет шум, потерю обнаружат, перевернут весь район…