Рейдовый батальон

Прокудин Николай Николаевич

Когда за ним закрылась дверь, мы грустно переглянулись.

– Зубр! В Забайкалье – пятнадцать лет. Каторжник! – вздохнул ротный.

– Да, вот так сюрприз! Этого нам только не хватало в нашем дружном молодом боевом коллективе, – согласился я.

Однако случилось то, чего мы совсем не ожидали. Сергей поначалу рьяно взялся за дело. Был очень деятельным, исполнительным. Быстро познакомился с солдатами взвода, сержантами, проверил технику, принялся за документацию.

Через пару дней пришел ко мне и сообщил, что уезжает в Баграм встать

в политотделе на партучет, вернется, наверное, завтра.

Назавтра Сергей не приехал. Как не приехал и послезавтра. Ни через три дня, ни через пять. Я подошел к ротному через неделю и спросил:

– Володя, что будем делать? Недорозий-то пропал.

– А ты звонил куда-нибудь? Узнавал?

– Звонил. На партучет он встал, куда делся дальше, никто не знает.

– Ладно, я пошел к комбату, а ты иди, докладывай замполиту и сходи к особисту.

Весь полк через полчаса построили на плацу. Пересчитали, проверили всех по списку полка. Разведчики обыскали все модули, все загашники, боевое охранение, позиции зенитчиков.

Нет нигде. Никто ничего не знает.

Нас всех – на ковер к кэпу. Шум, крик, мат. Мы с ротным и комбат – в дураках. Новый замполит батальона Грищина – не при чем, в стороне. Все ругались, а мы, как могли, отбивались. Кто его нам прислал, те пусть и разберутся, почему десантника-спецназовца пехоте всучили. Мы его видели всего два дня. Пусть ищут в парткомиссии, в политотделе, у десантников. Все стрелы гнева от батальона были с трудом, но переведены в другую сторону. Из штабных строевика сделали дураком: зачем принял в полк такого кадра, секретаря парткома – крайним: почему Недорозий – коммунист и зачем поехал становиться на партучет самостоятельно.

Шум эхом прокатился по всему штабу, а мы потихоньку слиняли в роту.

Поиски шли уже неделю. Искали в дивизии, искали на постах, искали везде. Досталось несколько раз кадровикам, замполиту полка и секретарю парткома. Доложили в армию. Искали по всей армейской группировке, разведбат прочесывал арыки вдоль баграмской дороги.

Прошли две недели, и на пороге казармы появился особист батальона с Недорозием. Виновато улыбаясь, он вошел, поздоровался и начал, переминаясь с ноги на ногу, очень смущаясь, вздыхать и сопеть.

– Во! Привидение, что ли? – воскликнул Сбитень.

Мы все раскрыли рты. Капитан-особист поздоровался со всеми и, ухмыляясь, сказал:

– Передаю из рук в руки под расписку, не потеряйте. Пока, ребята.

Капитан Растяжкин вышел, а мы вздохнули и переглянулись. Пауза затягивалась. Серега переминался с ноги на ногу и виновато улыбался. Личико серо-синее, все жилочки, веночки просвечивают, кожа истонченная, наверное, почти не закусывал.

– Ну, Растяжкин! Оставил растяжку и ушел! Утер всем нос особист. Отыскал! Садись, капитан, в ногах правды нет, садись.

Недорозий сел и, стесняясь самого себя, спросил:

– Можно сигареточку? А то на гауптвахте не давали почти сутки курить.

Руки и пальцы нервно подрагивали,

глаза бегали.

– В запое был? – спросил я.

– Да, – честно признался взводный. – Ушел слегка в штопор.

– Слегка? На две недели?! – с ужасом и восхищением одновременно воскликнул Острога.

– На две. Сначала встретил друзей в Баграме, завезли в Кабул в разведцентр. Там я все время и был. Тяжело, все болит.

– А как тебя вычислили? – поинтересовался ротный.

– Да пописать из-за стола не вовремя вышел на улицу. Рядом по той же надобности стоял, ссал какой-то майор, оказалось, чекист. Узнал. Повязали. Выясняется – я в розыске.

Прибежали «держиморды» какие-то из комендатуры, заломили руки, наручники надели – и в камеру. Сутки сидел, пока Растяжкин не приехал. Ни попить, ни поесть, ни покурить.

– Голова болит, товарищ капитан? – жалостливо и сочувственно спросил прапорщик Голубев.

– Уже нет. За сутки все прошло. Есть хочется и курить. Немного трясет.

– Ну, кури, – протянул сигарету ротный. – Достался же нам «бесценный подарок».

– Серега, ты – кадр, каких мало, – рассмеялся Острогин, – мы думали, ты без скальпа, без яиц валяешься где-нибудь в «зеленке». А ты – жив, здоров, лишь немного помят с перепоя.

– А что, лучше бы я был без головы?

– Не знаю, Сергей. Для тебя, может, и нет, а для батальона, может быть, и да. Нас тут имели неделю за эти фокусы, – зло сказал я. – Сейчас с тобой будут все разбираться. Уже очередь стоит. Могут и как дезертира посадить, могут звездочку снять и из партии выбросить.

Сергей открыл рот от удивления. Потом его закрыл и не сказал больше ни слова. Загрустил. Задумался.

Командир полка на совещании офицеров орал, как раненый вепрь, тряс за грудки нашего капитана, растоптал ногами его голубую фуражку. Командование приняло решение отправить Серегу обратно в ЗабВО. Десантники назад не принимали, отказывались, гады. Мы имели право в течение первого месяца откомандировать его обратно в Союз и воспользовались этим. В дивизии он был не нужен нигде, десантникам спихнуть не удалось, в авиацию – тоже. Нашли выход – домой с соответствующей характеристикой.

Отправку наметили после Нового года. А пока – в роту, под наш круглосуточный надзор. Ротный приставил смотреть за ним сержанта Томилина: быть с ним везде, куда бы ни пошел – в туалет, в штаб, в столовую. А я – ответственный за этот контроль.

Весь отлаженный контроль нарушил очередной рейд. Оставлять одного Сергея нельзя, брать с собой не имеем права. Что делать?

Я подошел к комбату, комбат отправил в штаб. В строевой части сказали, что документы будут готовы только после праздников. Наши проблемы – это только наши проблемы. Замполит полка раздраженно сказал: «Что хотите, то и делайте, но чтоб не исчез. С собой брать не разрешаю, но и не запрещаю. Под свою ответственность. А можете посадить на гауптвахту до возвращения из Баграма». Сергей выбрал рейд.