Рейн и Рийна
Шрифт:
— Ты что ищешь? — слышит он голос Рийны.
Между делом Рейн забыл обо всем, кроме фотографий и фотоаппарата. Только теперь он вспоминает про Рийну. Оказывается, она стоит возле крыльца, прислонясь спиной к стене. В руках у нее лист бумаги. Протягивая его Рейну, она повторяет:
— Что ты ищешь? Это?
Лист бумаги и есть диплом. Весь заляпанный грязью, разорванный почти пополам — след рваной раны перечеркивает имя владельца диплома.
Рейн выхватывает диплом из рук Рийны. Пытается почистить его, пытается незаметно приладить разорванные части. Но все
Рейн снова опускается на ступеньку, положив фотоаппарат на колени и безвольно опустив руку с дипломом. Рядом валяется кучка грязных рваных снимков.
Рийна подходит к Рейну все ближе и ближе, останавливается в нерешительности и, подумав, опускается рядом с ним на ступеньку.
Долго сидят они так — плечом к плечу.
Наконец Рийна осторожно спрашивает:
— Для тебя что… все это очень важно? Эти фотографии, и диплом, и…
Рейн не сразу кивает в знак согласия. Похоже, он серьезно взвесил ответ про себя.
Он кивает еще раз, пробормотав:
— Они на выставке были… Сказали, что это…
Но тут же умолкает, на лице его появляется смущенная детская улыбка, и он доверительно, с трудом сдерживая гордость, сообщает Рийне:
— Я еще никогда не получал никаких наград! Никогда! Это в первый раз…
Рийна задумчиво смотрит на него. Она пытается понять, что значил для Рейна диплом, старается постичь глубину охватившего его отчаяния. И в то же время невольное движение плеча выдает, насколько далеки для нее и радость, и огорчение Рейна. Впрочем, огорчение ей еще понятно. Уничтожение фотографий, разорванный диплом, может быть, и камера еще поломана, да и поражение в драке унизительно… А гордиться, радоваться из-за диплома? Неужели этому действительно можно так радоваться, что даже голос выдает?
Рийна никогда не мечтала выделяться, быть хоть в чем-то лучше других. Ей, например, и в голову не приходило догнать или обогнать впереди идущего. Она мечтала только о покое, тепле, домашнем уюте… А в последнее время ей все чаще просто хотелось забыться, расслабиться, испытать беспечную легкость… хоть на час-другой, хотя бы ценой позднейших страданий.
Тут же застыдившись своей ребяческой откровенности, Рейн грубо заявляет:
— Чертовы мартышки, камеру загробили!
Рийна догадывается, почему Рейн вдруг так резко переменил тон. За наигранной резкостью и грубостью он просто старается скрыть свое истинное лицо.
Рийне хочется вернуть сюда того, настоящего Рейна, и она протягивает руку, чтобы ласковым прикосновением утешить его. Но Рейн вдруг накидывается на нее:
— Ты чего не убежала? Дура! Дура беспробудная, как и все девчонки!
Рийна вздрагивает, как от удара. Рука опускается — ее утешение Рейну не нужно. Рейн уже нашел утешение в этой вспышке гнева. В гневе и обвинении.
— Ну вот, а теперь язык проглотила!
— Я тебе помочь хотела… — роняет Рийна.
— Как же, помогла… — ядовито замечает Рейн и демонстративно отбрасывает ногой прилепившийся к ступеньке
Сердитый взгляд Рейна заставляет Рийну молча подняться, она поплотнее запахивает пальто и напрямик, через двор, направляется к раскрытой калитке. Освещенный уличным фонарем квадрат как будто гипнотизирует и в конце концов поглощает ее. Скользнула напоследок по тротуару чернеющая тень Рийны и исчезла.
Куда же она?
Уж не навсегда ли?
Нет, нет! Это невозможно!
Рейн сует диплом и обрывки снимков в грязный скоросшиватель и, схватив фотоаппарат, бросается вслед за Рийной — из желтоватого ручейка света у родного порога в холодноватый отблеск уличного фонаря.
Нет, нет! Невозможно, чтоб она ушла навсегда!
Про дядю Яна он ей так и не рассказал… И про то, что ее ждет большой красный диван…
И про сегодняшние фотографии.
И про то, как сачканул.
И расспросить ее не удалось.
Вот, вот она!
12
«Посетила на дому учащегося десятого класса Рейна Эрма. Это скромная, разделенная перегородкой, но на редкость чистая и опрятная комната. Во всем ощущается заботливая рука матери.
Учащийся имеет собственный письменный стол и новую постель (кушетка). Условия для труда и отдыха хорошие». (Запись классной руководительницы в журнале домашних посещений.)
13
Рейн и Рийна стоят возле освещенного подъезда небольшого особнячка с плоской крышей. У Рейна зажаты под мышкой голубой скоросшиватель и фотоаппарат, оборванный ремешок которого болтается жиденьким хвостиком. Пригладив рукой волосы, Рейн одергивает полы куртки. Насколько помнится, мать Ильмара всегда отличалась строгостью. В те немногие разы, когда Рейн, случалось, заходил к Ильмару, хозяйка дома еще на пороге напоминала, что надо вытереть ноги. В дождливую погоду обувь полагалось оставлять в передней. А забудешь причесаться, так отправляли назад в прихожую, к зеркалу.
Рийна дает три коротких звонка. Пальто на ней по-прежнему измято и чем-то заляпано. Днем, на работе, Рийне некогда было привести его в порядок. Посудомойке кафе-столовой дел хватает. Поток посетителей не прекращается ни на минуту, и всем этим мужчинам и женщинам только и знай что подавай чистую посуду.
Странно, однако, Рийна не обращает никакого внимания на свой помятый вид. Ей даже не до того, чтобы, по примеру Рейна, пригладить волосы. Мысли ее, по всей видимости, заняты чем-то гораздо более важным, чем измятое пальто и растрепанные волосы.
Дверь открывается, на пороге стоит Длинный. Выглядеть так может только вполне благополучный молодой человек, жизнь которого задалась по всем статьям. На нем домашний пиджак в черно-красную клетку, под ним красная водолазка; брюки кремовые, из какой-то мягкой материи. Красные тапочки с пушистыми отворотами невольно притягивают взгляд.
Рейн здоровается. Но приветствие его остается без ответа. Как и вчера на бульваре, где никто никому не сказал «здравствуй».
Вид у Длинного суровый.