Рейвенор. Омнибус
Шрифт:
— Ох, Гидеон, — произнесла доктор, заглядывая внутрь. — Не повезло тебе, бедолага. — Она надела хирургические перчатки и снова вернулась к нише. — Думаю, мне понадобятся помощники, чтобы…
— Никаких помощников. Больше никто не должен видеть. Только вы.
— Ой! — сказала она. — Полегче с посылкой, пожалуйста.
— Простите. Но, пожалуйста…
— Ладно. Если вы настаиваете. — Она наклонилась и погрузила руки в теплую
— Да.
Башесвили вынула его из кресла. Следом потянулись тысячи крошечных проводков от датчиков и трубок капельниц, облепивших инквизитора, точно водоросли — днище корабля.
— Нхххг!
— Все в порядке, Гидеон, — успокаивающим тоном произнесла она. — Тише, тише. Все хорошо. Я держу вас. Гидеон?
Мокрый, вымазанный в крови бледный мешок дышащей плоти, который она держала в руках, был очень тих.
— Гидеон?
— Они нам не верят? — зарычала Ангарад.
— Нет.
— Они не верят нам? — повторила она.
— Нет! — сказал Нейл. — А теперь тише. Я думаю.
— Мы в тысяче лет, — произнесла Айозоб из угла камеры. — Это очень много.
— Я знаю, — сказал Нейл. — А это означает, что подтверждение нашего статуса никогда не придет, потому что нас еще не существует. Я рассчитывал только на отсрочку. Какая ирония! Инсигния подлинная, но для них она — фальшивка. А теперь умолкните и дайте мне подумать. — Ой! — воскликнул он, когда его голову пронзила острая боль.
— Я тоже это почувствовала, — произнесла Ангарад, массируя виски.
— Это Гидеон! — Нейл вскочил. — Гидеон. Ему больно.
— Возможно, — произнесла Ангарад, — но разве нас не предупреждали? Нам ведь рассказывали, что делают кусты с наступлением темноты?
Снаружи уже была ночь. Они слышали, как за узким решетчатым окном шепчется и шелестит колючий кустарник ку'куд.
— Ну, здорово! — прорычал Нейл. — Что ж, у нас остается только один выход.
— Какой?
— Мы должны выбраться отсюда.
Ангарад посмотрела на него из-под полуопущенных век:
— Мне, конечно, не свойственно использовать такое слово, как «если», но…
— Но?
— Если мы сможем открыть этот люк, если сумеем не угодить под пули охранников, если найдем выход с базы и если Рейвенор будет способен пойти с нами…
— Прошу тебя, женщина, переходи к сути, — сказал Нейл.
— Если твой разлюбезный друг Гидеон тяжело ранен и его нельзя трогать, ты оставишь его здесь?
— Нет, — сказал Нейл.
— Тогда нет никакого смысла устраивать побег. Тем самым мы бы сами подписали себе смертный приговор. Убежать, чтобы потом остаться?
Нейл вздохнул и прислонился спиной к стене камеры. Он сползал по ней, пока
— И все картайки такие пессимистки? — спросил он. — Мне казалось, что ты была воительницей.
— Хороший воин знает, когда есть смысл сражаться, — сказала Ангарад.
— А лучший воин знает, когда приходит время для импровизации! — парировал Нейл, начиная стаскивать ботинок.
— Что он делает? — спросила Айозоб, наблюдая за ним.
Ангарад пожала плечами.
Охранники Ланг обыскали их и отобрали не только оружие, но и вообще все железяки. Они нашли нож в сапоге Нейла, моток многофункциональной проволоки на его поясе и даже небольшой камешек-окатыш, лежавший в кармашке на запястье.
Гарлон отвернул задник ботинка и осторожно извлек что-то из-под дутой стельки. Это оказалась тонкая фомка, сделанная из инертного пластека!
— Вот ответ на твое первое «если», — сказал он. — При помощи этого я открою люк. Остальные твои возражения тоже бесспорно хороши, но действовать все равно надо.
— И что будем делать, когда люк откроется? — спросила мечница.
— Импровизировать, как я уже и говорил, — усмехнулся он. — К этому у меня талант.
— Да, — кивнула Ангарад, — это как раз одно из немногочисленных свойств, которые мне в тебе нравятся.
Если именно так мне и предстоит умереть, то я даже рад. Оказаться на свободе в последний раз. Вне кресла. Чувствовать прикосновение воздуха к коже…
Уж не знаю, какой бы смерти я желал, но всегда был убежден, что меня настигнет какой-то титанический рок и я погибну на службе ордосам.
В принципе примерно так все и вышло, но в то же самое время я умру в спокойной обстановке, на свободе. Сейчас мысли о тяжести нашего положения отошли в сторону. Тревоги о невозможности возвращения в собственное пространство-время кажутся незначительными и угасают.
И я угасаю вместе с ними.
Держись, держись. Последнее, что еще сохраняет свою значимость, этот голос. Я чувствую, как мое бесполезное, умирающее тело дергается и дрожит под руками Людмилы Башесвили.
Она тяжело дышит. Я чувствую ее напряжение. Как, впрочем, и ее самоотдачу. Доктор подключила к моим системам и органам различные трубки. Я слышу, как попискивают и гудят ее машины. Чувствую разливающееся внутри тепло, происхождением которого, как подозреваю, я обязан введенным мне анестетикам или переливанию крови.
Кроме того, я ощущаю странный шорох на грани своего сознания. Людмила также чувствует его и начинает беспокоиться. Ку'куд. Наступила ночь, и кустарник просыпается. Это даже не чувство — только сухое, скрежещущее шипение фоновой ментальной активности. Оно не слишком неприятно, просто назойливо, точно жужжание насекомых. Кустарник представляет собой огромную психоотзывчивую массу.