Резервист
Шрифт:
– Нужно, тетя Роза. Не спрашивайте, для чего, но мне нужен товар. Ведь деньги – это бумага, которую просто ценят за тех американских президентов, которые на ней нарисованы. Золото, к сожалению, не купишь. Так что я хочу выкупить у вас инструмент. Готов предложить пятьдесят тысяч долларов и взять оптом.
– Володя, ты думаешь, если я учительница английского языка, то ты можешь думать про меня – глупая? Мне Иосиф сказал, чтобы дешевле шести десятков тысяч американских денег даже не думала продавать. Ведь там только полотен для механических пил три тысячи, а они стоят по десять евро за одну штуку! Я, может, и училась в педагогическом институте, но читать буклеты о промышленных товарах умею.
– Тетя
– Володя, ты поступаешь очень грубо, так давишь на пожилую еврейку. Если бы здесь был Иосиф, ты купил бы у него все это не меньше чем за пятьдесят пять тысяч.
– Давайте я куплю у вас это железо за такую сумму, тетя Роза? Согласны? Только перевод сделаем за ваш счет?
Я вытер пот со лба. Все же торговаться с еврейкой – это не про меня. В пот вогнала. А ведь мне все это еще грузить.
– Хорошо. Только никуда не надо ехать. Я позвоню своему троюродному племяннику, он очень умный мальчик, привезет передвижной терминал, и переведешь деньги прямо отсюда.
Тетя Роза зашла в дом. А я стал таскать ящики с инструментами в кузов. Хорошо, что не самые тяжелые попались инструменты. Не самые большие фрезы томского инструментального завода, механического полотна, твердосплавные пластины всех сплавов, типов и размеров, алмазные круги и многое другое. Ящики килограмм по шестьдесят – семьдесят, не больше. Тяжелее всего было грузить ящики с большой делительной головкой и ее принадлежностями, тут чуть пупок не развязался. Но все же чуть больше тонны высококачественного инструмента я получил. Так что перетаскивал по веранде ящики из кладовки и перекладывал их в кузов с удовольствием. Да и веранда высокая, поэтому сильно поднимать грузы не пришлось. А то прямо соревнования по силовому экстриму.
Уже когда закончил с погрузкой и допивал чай с потрясающим печеньем тети Розы, подъехал старенький, но неплохо ухоженный сотый «мерседес». Из него вышел моего возраста еврей, очень вежливо поздоровался с тетей Розой, пожал мне руку, достал дипломат, вытащил из него небольшую коробочку.
Прогнав карточку через мобильный терминал, я оставил пятьдесят тысяч зеленых на улице с таким же названием. Но все равно получилось удачно: попробуй найди в такие сроки столько товара. Я же не в Европе. Но себе пять тысяч долларов на дорогу по Казахстану и России оставил – что бы ни говорил узбек, пусть лежат в запасе.
– Володя, учти, новое место – это новые законы. Неважно где – в России ли или в Израиле. Не будь злым, не будь подлецом. Стань настоящим мужчиной, может, найдешь там свой дом. И учти, настоящий мужчина – это не обязательно герой. Это тот, кого дома ждут. Иди. Я помолюсь за тебя.
Я поклонился мудрой женщине, сел в свой грузовик и поехал домой. На душе потеплело от добрых слов. Но у меня имелось еще одно дело.
Загнав грузовик во двор, я закрыл ворота и пошел на станцию метро. Там сел на поезд и поехал на кладбище. Вышел на «Сельхозмаше» и потопал пешочком. Тут недалеко, я не тороплюсь, а мои родные и подавно. По дороге купил в ларьке бутылку водки, четыре пластиковых стаканчика и буханку хлеба. На старом кладбище, существующем еще с царских времен, прошел мимо братской могилы футбольной команды «Пахтакор», погибшей в авиакатастрофе, попал на заросшую аллейку. Прошел по ней, открыл сваренную из арматуры калитку, присел на скамью. Посмотрел на могилки. Бабушка, дядя и дед. Отец с матерью пропали без вести в Афганистане в семьдесят девятом, сразу после ввода войск. Пропали бесследно, вместе с товарищами, никто даже не смог узнать,
Я налил водку в четыре стаканчика, нарезал хлеб перочинным ножом. Вроде и не оружие, но пару раз ножичек меня здорово выручал. Если зажатой в кулаке рукоятью ударить по голове, мало не покажется. Три стаканчика поставил на могилы, накрыл куском хлеба. Четвертый взял себе. Помолчал, выпил, поклонился и пошел, постарался не оборачиваться. Казалось, мне в спину смотрят. Зашел в часовенку, притаившуюся на окраине, среди могил умерших в госпиталях от ран советских воинов, беженцев и эвакуированных, оставил две сотни баксов смотрителю, попросил присмотреть за могилками. И ушел. Мне дед говорил: «Щепки должны лежать там, где они упали!»
Вечером в среду, закончив упаковывать и укладывать вещи в кабине и кузове, увязывать ящики с электроникой, грузить инструмент, отошел и сел на крыльцо. Посидел, посмотрел на вещи, отмел в сторону свою депрессию и полез на чердак. Поднял тучу пыли, пока открывал старый чемодан в дальнем углу, прикрытый фанерным листом. В чемодане лежало то, о чем даже бабушка не знала – очень мало стрелявший пистолет ТТ довоенного выпуска, четыре завернутых в промасленную бумагу запасных магазина к нему (это кроме того, который находился в кармашке старой кожаной кобуры), цинк с патронами выпуска сорок пятого года. Была здесь и еще одна вещица, которую дед снял с убитого японского офицера: «Штайер Солотурн», сделанный в Австрии для Японии еще до Второй мировой – такого же калибра, как и ТТ, основательно пострелявший, с потертым воронением и пошарпанным ореховым цевьем, но хорошо ухоженный. К нему прилагались одетые на ремень с портупеей штык-нож, два подсумка из добротной, но потертой коричневой кожи с шестью магазинами на тридцать два патрона. По словам деда, австрийские автоматы были лучше ППШ, по крайней мере, менее скорострельные и более точные. Дед очень ценил этот трофей. Тем более что это оружие было любимой дедовой тайной. Он ее хранил шестьдесят лет. Тут же, в чемодане, лежали цейсовский бинокль с восьмикратным увеличением, уже изрядно помутневший, и немецкая офицерская планшетка с картой Берлина.
Я сидел на чердаке и вспоминал деда. Он не зря закончил службу старшиной роты, много чего привез…
– Знаешь, внук, ты отслужил, что такое тайна, понимаешь. Пошли, – сказал мне тогда деда и, кряхтя, полез по приставной лестнице на чердак.
– Дед, тебе ли по чердакам лазить, скажи, что надо, и я сниму. Не дай бог, упадешь. Ну, старый!
Я полез вслед за ним. Отодвинул вязанки вяленой чехони, прошел в дальний угол чердака. Дед, кряхтя, толкал старый бабушкин сундук. Я отодвинул дедулю в сторону и сам навалился на эту память о бабкином приданом.
Под сундуком лежал лист финской фанеры. Деда приподнял его, прислонил к стене. В нише обнаружился старый алюминиевый чемодан. Когда дедуля открыл крышку, я увидел несколько завернутых в байку свертков, и рядом еще один побольше, прямоугольный, запакованный в старую газету. Посмотрел вопросительно на дедушку, взял один. Тяжелый. Уже предполагая, что увижу, развернул его. Ну, дед!
В руках у меня лежала кобура. Темно-коричневая, с ремешком, удерживающим крышку, удивительно мягкая после стольких лет хранения. Открыл ее, достал пистолет ТТ. Выщелкнул магазин – пустой.
– Да, дед, удивил. Откуда? Впрочем, глупый вопрос. А почему кожа у кобуры такая мягкая? После стольких-то лет?
– Я ее еще в сорок восьмом барсучьим жиром пропитал, – улыбнулся довольный дед. – Она теперь вечная, если мыши не съедят. А чемодан из люменя – тоже трофей, с битого немецкого самолета снял. Там трехстволка лежала, своему комбату отдал, а чемодан себе забрал. Был еще пистолет, маленький маузер, но подарил его одному товарищу в пятьдесят втором, когда он на Сахалин уезжал.