Резервный день
Шрифт:
Горькая полынь. Дурманящий запах, когда вы идёте в августе по изуродованной колеями дороге, это – полынь. Запах сигналит, что растение скоро начнёт отцветать. Полынь – от поджелудочной и от желчного, она от глистов, всяких грибов и плазм. Она – противная, горькая, может быть опасной. Для кожи – безопаснее череда. Череду и внутрь пьют от аллергии.
Вот ещё. Огромные зонтики на высоковольтной – опасны. Есть просто сныть обыкновенная, эту в салат кладут, а есть – борщевик и болиголов! Есть и цикута, по другому – вех ядовитый! В малых дозах и борщевики и болиголов рассасывают опухоли. Зонтики болиголова мы с мамой собираем в перчатках. Траву, особенно ядовитую, надо собирать с молитвой. Например с такой:
Солнце, ветер-суховей,
Жги болезни все скорей
Лес
Яд от трав – меня не тронь.
Этой молитве мама меня в четыре года научила. Я всегда, от всех-всех страхов, эту считалку твердила. Но только недавно поняла, что имеется ввиду «яд от трав». А я думала долго, что «яд отрав». Есть ещё другие молитвы, настоящие. Но я шепчу только эту, остальные никогда не знала. Я не могу сказать, что верю в Бога. Но не могу сказать, что и не верю. Религия отвергает мистицизм, наука отвергает мистицизм, но, когда я на поле, когда я вижу стену кипрея или ковёр полевой герани, меня посещают какие-то глобальные мысли о галактике и бесконечности, о жизни вечной, о каре за всё грязное и плохое. Когда в детстве меня спрашивали: «Какой он, Бог?» Я не задумываясь отвечала: « Он прячется в траве».
5 Мама опаздывала
И вот мама опаздывала, а Макс дал мне мешок с чипсами.
«Отрава, отрава, яд, засну и не проснусь», – вспомнила я мамины запугивания. Но мамы не было. Мама не шла. Я сидела с пакетом на банкетке. Пакет шуршал в руках. Макс вовсю хрустел чипсами, да так аппетитно. Я всё держала свой пакет осторожно-осторожно, за кончик, всё смотрела на Макса… И нюхала. Воздух нюхала. И – хлопок!– пакет открыла. Я была в восторге от хлопка. Взяла чипсину и тоже стала жевать. Необычно. Солёно-солёно, но вкусно! Я была голодна после тренировки. Гречка на завтрак изо дня в день так мне надоела. Я была крепкой девочкой, не то, что сейчас. Мама говорит, что худой ребёнок – это плохо: у ребёнка должно быть сбалансированное питание, обязательно – запеканка (кальций), обязательно – кисель (желатин), обязательно – варенье (фруктоза), обязательно витамины группы В – зерно и чёрный хлеб, обязательно сливочное масло (группа А), постное масло (группа Е), железо конечно же (постная телятина) и другие микроэлементы (фрукты и овощи).
Мама настучала на Макса тренеру за то, что он «носит чипсы и травит ими других детей». Тренер наказала Макса: сто приседаний. Болезненнее всего – растяжки. А приседания, в общем-то, – ерунда. Я даже не переживала за Макса. Нас часто наказывали. Но после приседаний Максу сказали сделать двадцать рондатов 13 . Вроде бы и это ерунда: ничего сложного. Но был лимит по времени: четыре минуты на двадцать рондатов. И голова кружится, и смотрят все, прикалываются, особенно Злата и противный вертлявый веснушчатый, белёсый, «линялый», мелкий пацан Моллюск. Макса чуть не вырвало, он так на меня посмотрел, что я поняла, как его мутит и как он меня ненавидит. Он шёл на тренировку из сада после полдника. Полдник – это какой-нибудь кефир с булкой. По дороге Макс опять, понятно, жевал, запивая каким-нибудь «спрайтом». От этого и после пятнадцати рондатов вывернет.
13
Рондат – колесо с поворотом на 90 градусов
Макс меня возненавидел, стал обзывать и толкать. Злата стала толкаться даже в зале, в строю, на глазах у тренера. А в раздевалке – выключать свет. Подговорит девочек—они выбегут из раздевалки, а я одна – в темноте! Моллюск только обзывался. Он был хилый, худой, «соплёй перешибёшь», как говорила моя мама, но и его острые кулачки оставляли синяки на моих предплечьях.
По всей видимости, и тренер стала хуже ко мне относиться. Во всяком случае, опорный прыжок и сальто с опорой на одну и две руки я делала теперь не первая, а после Златы. Раньше я везде была первая: и в строю, во время разминки, и на всех элементах.
После злополучных чипсов лучшей из девочек стала Злата. Да, если честно, она и была лучшей. Злата на гимнастику вообще с трёх лет
6 Злата
Злата росла в парикмахерской. («Сын полка», – говорила о Злате моя мама.) Парикмахерская так и называется – «Старая», она в центре города, на проспекте Красной Армии, за домами Оболтусов, за нашим домом, там, где – спонтанный цветочный рынок, который папа раньше «оберегал», наказывая полицейских, жаждущих получить с торговок мзду. (Теперь это не папина прерогатива, а жаль: цены на цветы выросли). В отличие от цветочного рынка, в Старой парикмахерской цены всегда были дорогие. А «химия» и «краска» у Златиной мамы стоит столько же сколько в Москве. Мама Златы—хороший мастер, виртуоз, «золотая расчёска», но она… странная. Злата говорила, что её мама – толкинистка, но это напоминало мне толокнянку, и больше ни о чём не говорило. Ещё все знали, что мама Златы – «немножко пьяная». Забирая Злату, подруги её мамы так и объясняли тренеру: «Немножко пьяная. Мы заберём. Не бросать же ребёнка». Они и на спектакли Злату водили в ДК, и на «ёлки», и в церковь, а в школу с первого класса Злата с Максом ездила. Сейчас, давно уже, Златина мама пить бросила. Но Злата и раньше ничуть не стыдилась мамы:
–Если чуть-чуть не хряпнет, стричь не может, –Злата так всем и объясняла, кто о её маме спрашивал.
Злату знали все: и мирошевчане, и дачники, и постоянные из года-в-год паломники-туристы. Рядом с парикмахерской была площадка с песочницей, на которой с грудного возраста Злата целый день паслась, как коза на поляне. Тренер по гимнастике её, трёхлетнюю, в песочнице и разглядела. Над Златой никто не трясся, никто ничем её не загружал, никто не бегал во дворец спорта записывать на гимнастику, никто не таскал её на собеседование в гимназию. Директор, и учителя, и секретарь в Старой парикмахерской – постоянные клиенты. В парикмахерской со Златой провели «собеседование», там же и документы для школы приняли. Медицинскую карту Злата в школу только в классе третьем притащила – сама прошла врачей в больничке и постепенно сделала все необходимые прививки, которые ей до школы никто не делал. Школьная медсестра тоже стриглась в Старой парикмахерской и терпеливо ждала карту, терпеливо напоминая из месяца в месяц об опасности подстерегающей гимнастов, не привитых от столбняка.
Чипсы Макс по-прежнему носил. И тренер, как и до инцидента, ничего не замечала. Как бы ничего. Потому что если раньше действительно можно было не заметить, то теперь не заметить стало нельзя. Многим детям родители специально стали приносить после тренировки не только сок (в котором и сока то нет, один сахар и кислота), но и чупа-чупсы, и «киндеры». Родители узнали о наказании за чипсы от парикмахерш.
– Уже и чипсы ребёнку после тренировки нельзя! Кошмар! – жаловались парикмахерши остальным родителям.
7 Травля
На следующий год, за год до школы, положение моё в группе стало невыносимым. Я стала чем-то вроде козла отпущения. Ко мне придирались, надо мной смеялись. Смеялись над одеждой и чешками, над рюкзаком и неверно выполненным упражнением, над тем, как я двигаюсь – издевались над всем. Верховодили всем Злата, Макс и Моллюск. Они сплотились. Если в предыдущий год они действовали по одиночке, то теперь – командой. Я стала их панически бояться. Я умоляла маму не водить меня на гимнастику. Мама завела «канитель» про борьбу за жизнь и «место под солнцем». Папа же посоветовал дарить тренеру подарки. Мама сказала:
– Когда я в больнице работала, я от подарков отказывалась.
– Но ты деньги брала, – спорил с ней Илька. Он всегда и во всём с ней спорил. («Возраст такой», – спокойно объясняла мама и почти не обижалась на Илькины «подколы».)
– Мама договаривалась о дополнительной работе, – объяснил для меня папа.—А то ты сейчас подумаешь чёрт знает что.
– Да, – продолжала мама. – Я брала деньги за уход, как сиделка, в «хирургии», в отделении! В реанимации люди умирают, там деньги не принято персоналу давать. А там работа каторжная. Тут же – тренировка с детьми, ерунда же!