Резидентура. Я служил вместе с Путиным
Шрифт:
Рожа опера образца 1989 года стала дурацкой от барахольного счастья. Вся зарплата пошла в валюте, распродавались по бросовым ценам добротные гэдээровские товары. А то, что грохнулась вся наша огромная агентурная сеть, созданная трудом многих поколений чекистов, то, что грохнулись все наши разработки, – это уже волновало и доводило до инфарктов в основном «старичков» – сотрудников старшего поколения. Молодежь мыслила по-новому. К этому ее призывали наши лидеры.
За предательство друзей и союзников мы жестоко поплатились. Через два года рухнула наша страна.
Не думай, читатель, что все подряд чекисты оказались сволочами и продали Россию. Многие были готовы исполнить свой долг до конца, однако их полностью дезориентировало руководство партии, которому они были напрямую подчинены. Чекистам десятки лет вдалбливали в головы, что они вооруженный отряд партии и должны выполнять только приказы партии. Любой шаг в сторону – преступен. От партии и ее
А сейчас сними шапку, читатель. Я процитирую предсмертную записку офицера КГБ, застрелившегося на своем рабочем месте в тот самый миг, когда торжествующие ублюдки спускали с главного шпиля Кремля государственный флаг Советского Союза. Это было 25 декабря 1991 года в день католического Рождества в 7-40 вечера. Обрати внимание, читатель, с каким садистским подспудным смыслом мировая закулиса определила день и час нашей погибели. А теперь слушай: «Мне очень больно и обидно за мою великую Родину, служению которой я посвятил всю жизнь. Никогда не стремился сделать карьеру или, что называется, “урвать кусок пирога” общенародного, общенационального достояния. Этим горжусь и считаю это смыслом жизни каждого офицера, давшего присягу служить святому Отечеству. Иногда задаюсь вопросом – почему именно нашему, моему поколению пришлось пережить эту страшную трагедию. И… не могу найти ответа.
Я верю в великую грядущую страну дружбы народов, я верю в великую святую Русь.
Верный своей присяге полковник Александр С.»
Разгром Советского Союза повлек за собой разрушение всей единой монолитной структуры Комитета государственной безопасности. КГБ распался на несколько спецслужб, которые тянут одеяло каждая на себя вместо того, чтобы тесно сотрудничать друг с другом. Из КГБ было выбито самое работоспособное офицерское звено: капитан – майор – подполковник. Распалась связь поколений, их преемственность. Кого уволили, кто уволился сам. Рынок смог предложить бывшим чекистам, в большинстве своем умным, грамотным, разворотливым мужикам, достойный человека уровень существования. Советский опер жил не богато, но и не бедно. Он принадлежал к советскому среднему классу. Когда я в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов работал в Центральном аппарате разведки в звании подполковника и в должности старшего научного сотрудника, моя зарплата составляла около пятисот рублей. В пересчете на нынешние деньги это где-то тысяч восемнадцать-двадцать. На такие деньги можно было жить и содержать семью. Сегодняшний опер, как и армейский офицер, бедствует. Он вынужден постоянно экономить на желудке, чтобы не голодали его дети. До недавнего времени ему месяцами вообще не платили зарплаты. У спецслужб не хватает средств на содержание своих лечебных учреждений и санаториев. Теперь чекисты лечатся и отдыхают там вместе с новыми русскими и иностранцами из ближнего зарубежья. Те вливают в нашу медицину необходимую валюту. Получается так, что чекисты зачастую лежат в госпитальных палатах и проводят свои отпуска с теми, кого должны разрабатывать и сажать. Здесь имеет место грубейшее нарушение правил конспирации: объекты нашей заинтересованности не должны знать нас в лицо. Но голод не тетка! Куда денешься?
В 1999 году какой-то офицер ФСБ прислал в газету «Новости разведки и контрразведки» стихотворение собственного сочинения, которое было опубликовано на первой полосе октябрьского номера. Цитирую его полностью:
Я согласен: и впредь не платите!Пусть шатает меня на ходу,Не давайте жилья, не кормите:Все равно я на службу приду!Денег нет, и не ясна причина,Почему не дают, лишь берут.Труд создал из меня гражданина,Для которого важен сам труд.День получки! Нет траурней даты,Просто нет ее в этом году!Не платите паек и зарплату,Все равно я на службу приду!Этот образчик фольклора вызвал в моей душе противоречивые чувства. С одной стороны, возмущение, с другой – что-то вроде радости. Жив курилка-опер, жив и, как прежде, вкалывает на своем посту! Значит, пусть не злорадствуют враги России по поводу постигших ее бед. Настанет час – и сволочь получит сполна за все содеянное.
Я ношу в карманах моего плаща два документа: удостоверение ветерана КГБ и удостоверение жертвы КГБ. Между прочим, оба документа гарантируют их владельцу примерно одинаковые льготы, и что же мне теперь остается делать? Мне остается пойти на площадь Лубянку и поклониться тому знаменитому на весь мир дому, где я начинал свою службу в Центральном аппарате советской разведки. Там я познакомился и подружился с замечательными людьми,
Немецкие друзья
Впервые я увидел живых немцев летом 1942 года в селе Петровском на Ставропольщине, куда нас с теткой, заменившей мне мать, занесла эвакуация. Немцы устроили в нашей школе казарму, а в школьном дворе соорудили что-то вроде душа под открытым небом. С утра до вечера абсолютно голая солдатня, гогоча от удовольствия, плескалась в воде, загорала на травке, мочилась под наш дом и пыталась жестами привлечь внимание проходивших по улице русских женщин к своим отлично развитым половым органам. Это были молодые, здоровые, крепкие парни. Я смотрел на немцев из окна и тоскливо думал о том, что ни моему тихому доброму дяде Николаю Ильичу, ни директору школы Погребняку, ни учителю физики Щекину, ни отцу моей подружки Лельки Покровской, ни сыну моей учительницы Коле Писаренко – всем им вместе, державшим где-то далеко отсюда выгнутый отчаянной дугой фронт, – никогда не одолеть этих сильных тупых циничных животных, опьяненных запахом обильно пролитой ими крови недочеловеков, каковыми они, немцы, нас считали.
Но отцы наши совершили чудо. Они одержали верх. Может быть, в этом и не было ничего удивительного. Ведь в конце концов человек всегда побеждает зверя.
В январе немцы потекли обратно. Это были уже не воинские части, а разрозненные группы смертельно уставших, обмороженных, голодных людей, втихомолку мечтавших о плене. Мы потешались, глядя на огромные соломенные снегоступы немецких солдат. Эта обувь, надетая на сапоги, должна была, по-видимому, уберечь ноги воинов фюрера от обморожения и проваливания в глубокий русский снег. Лично я не катался верхом на убитом мерзлом немце с ледяной горки, но видел, как это делали мои друзья, те, что были постарше. Много лет я наблюдал в разных точках нашей страны, как пленные немцы, покорные и очень дисциплинированные, с большим прилежанием восстанавливали разрушенное их руками. Позже я узнал, что таких немцев вкалывало на просторах Союза более двух миллионов. Мне не было их жаль. Я всегда помнил о том, что немцы заживо сожгли брата моего отца, талантливого поэта, чьи стихи и сегодня можно прочесть в хрестоматиях украинских школ. И если бы мне тогда, в сороковых, кто-то сказал, что я назову главу одного из моих будущих очерков «Немецкие друзья», я счел бы это поганой шуткой, но тем не менее я назвал. Значит, есть тому причины и основания.
Давно уже нет на карте Ставропольского края села Петровского. Оно стало городом Светлоградом, который прославил уроженец его Разин. И вовсе не атаман казачьей вольницы, а основатель рок-группы «Ласковый май». На кухне моей московской квартиры стоит вполне современный репродуктор, сработанный в Светлограде. Жалостливые немцы шлют разгромленной России гуманитарную помощь. Дуют иные ветры. А что было между нами и немцами в пятидесятые, шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы, уже мало кого интересует. Поэтому мною движет сегодня лишь скромное желание летописца подарить историкам документ, повествующий о весьма примечательных событиях, свидетелем которых мне довелось стать…
Когда я впервые пересек немецкую границу, моя маленькая дочь, увидев во Франкфурте-на-Одере из окна поезда «Москва – Вюнсдорф» гэдээровских пограничников, заплакала и запричитала: «Это фашисты. Они нас убьют». В свои три с половиной года она уже успела насмотреться телефильмов о войне. Мы с женой потешались над ней. Нам не страшна была Германия. Мы с полным основанием считали себя наследниками Великой Победы сорок пятого.
На Восточном вокзале в Берлине нас веселой матерщиной приветствовал посланный за нами водитель. Он забыл номер нашего вагона и радовался тому, что все-таки нашел нас. Я спустился на перрон, вдохнул полной грудью воздух Берлина и огляделся по сторонам. Начиналась новая эпоха моей жизни, эпоха, которой предстояло растянуться на двадцать два года. В последний раз я поднялся в вагон поезда № 17 «Вюнсдорф – Москва» все на том же Восточном вокзале в октябре 1987 года. Между прочим, на наших железнодорожных билетах было тогда пропечатано: «Станция Берлин Белорусской железной дороги». Сначала эта надпись нас забавляла, потом мы к ней привыкли и перестали ее замечать.
Была когда-то на карте мира такая страна – Германская Демократическая Республика (ГДР). Ее основал Сталин в 1949 году на территории советской оккупационной зоны Германии в пику нашим бывшим союзникам, которые незадолго до этого создали на территории своих оккупационных зон Федеративную Республику Германию (ФРГ). На протяжении всех сорока лет своего существования ГДР была как бы противовесом главной европейской натовской державе ФРГ. Этим и объяснялись ее особая роль в оборонительной и экономической системе Восточного блока, а также наш особый статус в ней.