Резидентура. Я служил вместе с Путиным
Шрифт:
Добрые отношения мы поддерживали также с председателем окружного Совета (губернатором округа) и с галльским бургомистром. Я уж не помню, кто подарил нам две конспиративные квартиры в галльских новостройках, – губернатор или бургомистр. Однажды бургомистр пришел поздравить нашего начальника с Днем Победы. У немцев этот праздник назывался Днем Освобождения. Подвыпив, наш руководитель посетовал на то, что все мы живем на улице, носящей имя какой-то там Луизы. Утром следующего дня, проснувшись, он увидел, как немецкие рабочие развешивают таблички с новым названием улицы: «Рихард Зоргештрассе».
Как-то раз я отправился в галльское кафе журналистов, где у нас намечалось мероприятие по вводу нашего агента в разработку иностранца. Агента мы на одни сутки позаимствовали у берлинских коллег. Явившись в Дом журналистов, я узнал, что кафе в ближайшие дни будет закрыто по случаю двух свадеб. Вполне естественно, что на службу я возвращался в плохом настроении. Срывалось очень важное мероприятие. На пути моем мне повстречался один из заместителей начальника городской полиции, с которым я поделился своим горем.
Для чего я рассказываю эти забавные истории? А вот для чего: немцы имели установку помогать нам, но ведь это указание своего руководства они могли бы выполнять и формально, спустя рукава, а выполняли они его с душой, порой с энтузиазмом. Причина тому простая. Мы, оперработники советских спецслужб, быстро переводили отношения с немцами с официальной основы на человеческую, дружескую. Так поступали все мои товарищи по работе, но я не в праве писать о деятельности каждого из них на этом поприще. Пусть напишут сами. Я буду писать о себе. Да, я был на дружеской ноге с многими из тех самых пресловутых «штази», которых вот уже десять лет травят и поливают помоями как немецкие, так и отечественные средства массовой информации. У меня было полным-полно друзей в разведке и контрразведке ГДР. Не побоюсь сказать, что это были отличные ребята, которые честно делали свое дело. Тогда это дело было у нас с ними общим.
С немецкими разведчиками и контрразведчиками я не только сотрудничал, я с ними ходил пить пиво, охотился на зайцев, рыбачил, дружил семьями. Кстати, охотник и рыбак я был никудышный, хотя ни одной рыбалки и охоты не пропускал. Особенно неуютно я чувствовал себя на охоте. Не хотел убивать никого живого, хотя стрелок был хороший и на соревнованиях по стрельбе брал призы. Немцы эту мою слабость заметили, прозвали меня опереточным охотником и постоянно надо мной подтрунивали. Однажды они подвели меня к огромному дубу, на котором сидел коршун. «Вот, Арнольд, – сказал мне начальник одного из отделов МГБ, – если ты убьешь этого хищника, то с тебя – сто грехов». Я приложился и выстрелил. Во все стороны полетели перья, но коршун продолжал спокойно сидеть на своем месте. Я оглянулся и увидел, что немцы полегли на траву со смеху. Оказывается, я стрелял в чучело коршуна, которое немецкие колхозники водрузили на дуб для отпугивания воробьев и грызунов, пожиравших пшеницу. 9 мая 1992 года один из участников той охоты позвонил мне в Москву.
– Поздравляю тебя с праздником, – сказал он.
– Спасибо, – ответил я.
– А будет ли у вас сегодня салют? – осведомился он.
– Салют будет! – заверил я его.
– Как хорошо! – вздохнул он.
У меня перехватило горло. Он, немец, поздравлял меня, русского, с Днем Победы, в то время, как свои, русские, загадили нашу Великую Победу с головы до пят.
В моей квартире много сувениров, подаренных немецкими друзьями. В основном это бокалы с гербами разных городов, пивные кружки, предметы народных промыслов, книги. Я часто разглядываю эти вещи и вспоминаю тех, кто мне их подарил. Вот старинная медная шахтерская лампа, похожая на волшебную лампу Аладина. Впрочем, это вовсе и не лампа, а бутылка, под лампу закамуфлированная. Ее я получил в подарок от начальника Галльского окружного управления МГБ полковника Эмиля Вагнера. Стоп! Этот человек заслужил того, чтобы рассказать о нем поподробнее.
Вагнер, как говорили люди, хорошо его знавшие, сдался в плен нашим в начале войны, служил в советской разведке. У него были два советских ордена и нагрудный знак почетного чекиста. Он и его жена Гертруда любили Советский Союз и советских людей романтической, сентиментальной любовью. Их буквально тянуло к нам. Они постоянно старались сделать что-нибудь приятное для нас, наших жен и детей. Помню, как рыдала Гертруда, узнав о гибели Гагарина. Эмиль любил русскую кухню, русскую водку и русские песни. Этой его слабостью мы бессовестно пользовались, то и дело приглашая его в гости. Потихоньку он начал спиваться. Когда мы спохватились, было уже поздно. Начатое нами доделали его приятели-немцы, один из которых и стал преемником Эмиля на посту начальника управления. Это был Хайнц Шмидт, полковник, а впоследствии генерал-майор. В наше оправдание скажу, что мы никогда не вымогали у захмелевшего Эмиля ни готовых дел, ни наводок. Мы звали его в гости потому, что он был нам симпатичен. Мы ценили то, что он всегда был готов прийти нам на помощь. Помню такой случай. Супружеская пара, которая готовилась нами к выводу на Запад по линии «Н», в последний момент вдруг заколебалась и отказалась ехать. Вагнер пригласил этих молодых людей к себе в управление МГБ и очень долго с ними беседовал, после чего они отбросили прочь всякие сомнения. Он был человеком большого личного обаяния: плотный, совершенно седой мужчина средних лет, всегда приветливый, доброжелательный, спокойный. У него было хорошее лицо немецкого рабочего высокой квалификации. Иногда он любил пофилософствовать. Вклинившись однажды в нашу беседу со стариком Максом Кристиансеном-Клаузеном, радистом Рихарда Зорге, Вагнер заметил, что разведка с нашей стороны есть не что иное, как экспроприация у буржуазии ее секретов, созданных руками рабочего класса и потому являющихся собственностью пролетариата. Макс с ним согласился.
Шестьдесят девятый год мы договорились встречать вместе. Под домом Эмиля был просторный подвал, который общими усилиями мы превратили в американский салун середины прошлого века. Установили несколько грубых деревянных столов и скамеек, соорудили бар. Брат Гертруды
– Какие же издевательства ты испытал? – полюбопытствовал я.
– Пятнадцатилетним мальчишкой меня мобилизовали в фольксштурм и бросили на советские танки, – рассказывал он. – Ваши солдаты разбили о камни мой гранатомет и сильно поколотили меня, а потом велели идти домой к родителям. Через несколько дней они заставили крестьян нашей деревни подметать лес и вытирать мокрыми тряпочками листья на деревьях, после чего накормили всех кашей из полевой кухни и отпустили.
Боже мой, думал я, слушая его, если бы немцы так издевались над нами, то в России их вспоминали бы с доброй улыбкой.
Шмидт был начальником управления девятнадцать лет, до самого краха ГДР, а после краха он отлично вписался в мир общегерманских спецслужб. Не стану винить его в предательстве. Это мы всех предали. Что же оставалось делать бедолаге Хайнцу после нашего чудовищного предательства?
Но все же… Были и другие немцы. Даже среди молодых да ранних. Взять хотя бы полковника Герхарда Ланге, моего ровесника и первого заместителя Шмидта. Этот добродушный двухметровый богатырь, блестяще окончивший юридический факультет университета и защитивший кандидатскую диссертацию, очень любил русских людей, Россию и Советский Союз. Однажды он вытащил меня из крутой замазки, когда один из западных немцев, которого я безуспешно пытался завербовать, накатал на меня истерическую жалобу на имя самого Ульбрихта, председателя Государственного Совета ГДР. Мне Ланге не раз говорил, что, будь на то его воля, он давно включил бы ГДР в состав Союза. «Ти можешь творить в Галльском округе все, что угодно, – сказал он как-то полушутя. – Прикроем. Только не убивай никого». В духе любви к России он воспитал и своих сыновей, здоровенных парней, ставших чемпионами Европы и мира по гребле. Никак не мог понять, почему это наши спортсмены, занявшие на одном из чемпионатов по гребле второе место, обозвали «проклятой немчурой» его сына, сунувшегося было поздравлять их с серебряными медалями. В 1989 году, когда за ним пришли, он застрелился со своим адъютантом. Тогда Ланге был уже генералом и начальником управления МГБ в Зульском округе. Ему ничего не угрожало, кроме пособия по безработице. Он не мог пережить гибели строя, которому поклонялся и честно служил всю жизнь.
На одной из стен моей квартиры висят два небольших панно с видами города Галле. Красная медь по дереву. Их сработал талантливый немецкий жулик в исправительно-трудовой колонии с жизнеутверждающим названием «Светлое будущее». А подарил мне эти произведения искусства начальник Галльского окружного управления Народной полиции генерал-майор Вилли Энгельман. Об Энгельмане болтали, будто он в юности служил в команде знаменитого Отто Скорцени и вызволял из неволи не то Муссолини, не то Хорти. Я полагаю, что в двадцать лет можно натворить и не таких глупостей. А помогал нам Энгельман не за страх, а за совесть. Наша агентурная сеть на треть состояла из его подчиненных. Этих полицейских-криминалистов Энгельман по нашей просьбе усаживал на нужные нам места, повышал в должностях и званиях, награждал медалями. У него было слабое здоровье. Может быть, этим объяснялась некоторая его замкнутость. В компаниях, даже очень тесных, он предпочитал отмалчиваться, редко шутил и смеялся, но был весьма обидчив. Шмидт его постоянно подначивал. Однажды рассказал в присутствии Вилли такой анекдот: «Решили однажды звери, как и люди, получить паспорта. Послали за паспортами в полицию льва, но тот вернулся ни с чем, весь израненный. Послали лисицу. Та пришла без паспортов и без шкуры. Послали осла. Через час тот каждому принес по паспорту. Звери изумились, а осел заявил, что он не совершал никаких подвигов. Просто в полиции служат все его друзья и родственники». Выслушав эту притчу, Вилли побагровел, но ничего не сказал, а очень скоро засобирался домой. Мы с женой тоже решили уйти, так как у нас дома оставалась маленькая дочь. Вилли пригласил нас в свою машину и долго катал по ночному Галле, связываясь по радиотелефону с отдаленными райотделами, выслушивая доклады дежурных офицеров и отдавая приказы. У него в округе было одиннадцать тысяч полицейских, целая полнокровная дивизия. Прощаясь с нами, генерал сказал: «Вот видите, в полиции служат не одни ослы». Энгельман умер в чине генерал-лейтенанта, не дотянув ни до пенсионного возраста, ни до катастрофы. Считаю, что ему повезло.