Резня в ночь на святого Варфоломея

Эрланже Филипп

В это же время обнаруживаются два феномена, поистине неожиданных, два феномена, которые, безусловно, не предвидела Екатерина, когда велела Мореверу целиться из аркебузы: протестантскую партию охватил республиканский дух, и жуткий триумф фанатизма обернулся триумфом партии «политиков», в чьих глазах государство первенствовало над церковью.

Уничтожение кальвинизма, поддержка Эдикта об Умиротворении — эти противоречивые обещания, которые служили флорентийке для балансирования, были равно иллюзорны. Назревала четвертая гражданская война, в которой гугеноты собирались выступать не во имя короля, но впервые — против короля. Не стоит больше вопрос о согласовании лояльности и долга перед Господом. В Женеве ученики роялиста Кальвина содействовали «взлету всех демократических возможностей, которые несет в себе кальвинизм». ¹²⁴

Отман написал книгу «Франко-Галлия», призванную глубоко взволновать умы и подтолкнуть Францию к образованию коллективного правительства. «Естественная переоценка ценностей в миг, когда прекращается прежняя полемика с католиками и место ее занимает оспаривание прав государя и прав Божественных». ¹²⁵

124

Henri Hauser, La Preponderance espagnole.

125

Там же.

Эта идеологическая революция разражается, когда религия внезапно оказывается лицом к лицу с «бледным богом в мертвенно-белой маске», ¹²⁶ политикой. Предел иронии. Третья позиция представляла взгляды королевы-матери, те, которые она тактично сформулировала и должна была бы поддерживать после опубликования Эдикта от января 1562 г. Примат общественного спасения над спасением душ, не была ли то истинная доктрина твердой реалистки — флорентийки с оттенком язычества?

126

Michelet, op. cit., t. X, p. 4.

Естественная реакция на ужасы 24 августа привела массы разумных католиков к мысли принять случившееся. Но это движение, которое месяц назад оказало бы огромную помощь Екатерине и, несомненно, избавило бы ее от совершения своего отчаянного поступка, это движение позволило ей избежать худшей опасности. Ибо, отнюдь не консолидируясь у трона, как им, казалось, было предназначено, «политики» уже помышляли об альянсе с протестантами и даже о мятеже. Их глава, Монморанси, который больше не появился при дворе, был умеренным, не способным воспламенить порох. Напротив, его брат Дамвиль вызвал существенные волнения. Что до герцога д'Алансона, надежды этой партии, он направил эмиссаров к своей «нареченной», королеве Елизавете, и мечтал, чтобы его увез английский флот!

Бирон, уцелевший в ходе Варфоломеевских событий, намечался в губернаторы Ла-Рошели, но отказался. Карл IX обратился тогда к Ла Ну, спасшемуся при Монсе, протестанту-роялисту, который, согласно Кавриана, обладал тремя достоинствами: добродетелью, постоянством и военным талантом.

Завязались переговоры, с самого начала грозившие неудачей. С октября месяца война казалась неизбежной. Нужно было любой ценой нейтрализовать королеву Англии и еще раз заявить о серьезности заговора, который мог бы оправдать в ее глазах Парижскую Заутреню.

* * *

27 октября добрая королева Елизавета Австрийская родила принцессу. Несмотря на разочарование, которое всегда вызывало рождение девочки, в Лувре начались обычные торжества.

Вечером того же дня дикая толпа то ли участников религиозной резни, то ли революционеров заполнила Гревскую площадь, зловеще освещенную дымящимися факелами. У одного из окон Ратуши, позади занавеса, стояли король, королева-мать и король Наваррский. Раздался невероятный шум, когда привезли телегу, в которой находились закованные, забросанные грязью Кавень и Брикемо. Зрелище стало еще жутче, когда появилось набитое сеном чучело, изображавшее адмирала, которое волочили от Консьержери, привязав к хвосту коня. Три виселицы вырисовывались на фоне ночного неба. Осужденных с трудом к ним доставили, ибо обезумевший сброд хотел их растерзать. Был оглашен приговор Парламента. Затем Брикемо начал подниматься по лесенке. Лейтенант превотства спросил его, не желает ли он сделать последнее признание. Старик уже обрел стоицизм, достойный его друга адмирала. Он сказал:

— Молю Бога, перед судом Которого скоро предстану, простить короля и всех, кто причина тому, что я умираю невиновным, равно как желаю, чтобы Он простил мне грехи, которые я совершил.

Взойдя на последнюю ступеньку, он заговорил опять:

— Я бы хотел поговорить с королем, но… Палачи уже схватили его, и то были его последние слова. Кавень

умер, не раскрыв рта. В свою очередь, чучело в одежде и со знаками отличия Колиньи тоже закачалось на виселице. Какой-то бойкий малый прилепил к его лицу кусочек мастикового дерева, имитирующий легендарную зубочистку. Екатерина, давно уже нечувствительная, ¹²⁷ ничуть не была садисткой. Ее присутствие должно было показать, какое значение она придает заговору. Совсем не так обстояло дело с Карлом. Христианнейший король, окруженный факелами, подошел поближе, чтобы рассмотреть качающиеся трупы и чучело человека, которого он боготворил три месяца назад. «Никто этого не одобрил», — вынужден был написать Брантом. Карл не вернулся после этого в Ратушу, где роскошным банкетом отмечались одновременно казнь его жертв и рождение его дочери. В то время как двор пировал, толпа опрокинула виселицы, искрошила трупы на кусочки и стала спорить за право обладания каждым. «Среди всех этих трагедий, — пишет Уолсингем Лейстеру, — последняя — самая ошеломляющая и самая невероятная. Лично наблюдать за казнью одного из своих подданных и одного из своих самых старых солдат — неслыханный пример в христианском мире. Бог не позволит, чтобы монарх с таким характером долго правил своими людьми».

127

ЕЕ давно превозносили и еще больше корили за доброту.

3

«Гугенотская ересь сохраняется»

Альбер де Гонди, граф де Рец, был человеком незаменимым. Один из организаторов Варфоломеевской резни, сполна ею воспользовавшийся, он знал, как умерить негодование лютеранских князей. И опять же его Екатерина послала в Лондон поддержать Месье, дабы соблазнить Елизавету. Законченный артист «Комедии дель Арте», Рец потряс Карла IX 23 августа своими патетическими монологами. В присутствии королевы Англии он блеснул талантом адвоката, гибкостью обольстителя. Он ходатайствовал по делу своего повелителя, гарантировал его добрые намерения, но в первую очередь стремился показать слабость разгромленной, пришедшей в полное расстройство партии. Великая государыня хорошо понимала, что было бы безумием жертвовать ради побежденных дружбой с Францией. Эта дружба, в которую кинулись с головой король и его мать, потребовала бы в награду… да хотя бы добиться для них займа! Рец добавил много всего заманчивого и лестного.

С другой стороны, Елизавета располагала письмом, полученным вскоре после резни из Бордо, где протестанты Ла-Рошели предлагали ей возвратить себе наследие Плантагенетов: «Ваше Величество не может и не должно вступать в союз с теми, кто хочет истребить ваших людей в Гиени, которая принадлежит Вам целую вечность и которой Ваше Величество окажет честь, дозволив вооружиться. Принимая это во внимание, мадам, если Вам угодно им помочь Вашими силами и средствами, они пожертвуют своими городами, поставят под угрозу свои жизни и достояние, ради того, чтобы признать Вас своей суверенной владычицей и законной госпожой».

Елизавета, не пожалев для Реца знаков дружбы, попыталась еще некоторое время балансировать. В итоге она не согласилась на такое безрассудство, как помощь Ла-Рошели, и к концу декабря высказалась, что не против стать крестной матерью дочери Карла IX. Таким образом Англия продемонстрировала Франции, что не держит зла за Варфоломеевские события.

В то же время корабль ждал в Дувре, готовый направиться к нормандскому берегу с тем, чтобы забрать Алансона, а возможно, Наваррца и Конде. Может, Алансону не хватило духу? Более вероятно, что Екатерина, предупрежденная Мовисьером, сорвала эту романтическую затею. Это так и не выяснилось. Как бы то ни было, госпожа Медичи ничем себя не проявила и, без всякого самопринуждения, играла роль счастливой бабушки.

* * *

1 февраля 1573 г. Сомерсет, граф Вустерский, чрезвычайный посол королевы Англии, торжественно вступил в Париж, как до него кардинал Орсини и маркиз де Эйамонте. Но почести и милости, которыми его осыпали, вызвали неприкрытое неудовольствие, которое испытали его «коллеги».

— Я хочу, чтобы дружба между нами продолжалась всегда и чтобы весь свет знал об этом, — сказал ему Карл IX.

Екатерина, весьма оживленная, выразила надежду, что примет однажды крестную мать ребенка. Вустер был еще католиком, в чем, по словам Суниги, для Инквизиции имелись основания «немного поработать». Сальвиати ничуть не больше желал с ним встретиться и прикинулся больным. После чего он испытал сомнения, ибо благочестивая императрица, жена Максимилиана, согласилась стать второй крестной матерью.