Ричард Блейд, агент Её Величества
Шрифт:
Внезапно сильная рука подхватила его. Ярл, все еще сжимая окровавленный меч, смотрел на Блейда. Губы капитана шевельнулись, слова приходили к разведчику словно бы с безмерно далекого расстояния. Он почувствовал горечь — возможно, то была последняя вспышка сражающегося с небытием сознания. Сделать так много, пройти так далеко, бороться с обстоятельствами столь достойно и закончить свою жизнь здесь, среди пьяного сборища головорезов…
Голос Ярла звучал то затихая, то усиливаясь, будто ветер, гудевший в каминной трубе. Блейд едва понимал смысл слов — но то, что
— Ольг — сын Краснобородого — кинжал отравлен — мы не знаем противоядия, господин. Но мы попытаемся — попытаемся — попытаемся… Тут есть жрица — жрица друсов — о которой ты говорил — возможно, она… она… она…
Голос Ярла исчез, лицо его потускнело, исчезая во мраке. Блейд усмехнулся, удивляясь, что вызвало эту улыбку. Он ведет себя как последний глупец! Ему всегда была ненавистна мысль о смерти и, в глубине души, он боялся ее… почему же теперь он улыбается?.. Сейчас, когда уже слышит поступь вечности… чувствует её ледяную ладонь на лбу…
Талин… Сильво, бедняга… Что будет с ними?
Затем он провалился во тьму.
Глава 13
Десять дней упрямый и буйный ветер задувал с северовостока, разбросав пиратские суда, словно осенние листья, по Западному морю.
Ричарду Блейду, в дневном полусне-полубреду и в ночных кошмарах, чудилось, что он находится в колыбели, которую раскачивает гигантская рука. Рана его воспалилась, и жизнь Блейда висела на волоске, поддерживаемая только горьковатым отваром, что давала ему среброволосая жрица друсов — та, которую он в своих снах звал Друзиллой.
Ее настоящее имя было Канаки. Она назвала его Блейду в одну из редких минут бодрствования, перед тем, как он в очередной раз выпил теплую горькую жидкость, погружавшую его в состояние полусна. В каком-то дальнем уголке сознания билась мысль о том, что лекарственное питье, которое дает ему жрица, борется с ядом, спасая его жизнь. Он походил сейчас на корабль в бурном море — такой же, как уносившее его вдаль судно, беспомощное перед морскими волнами, слишком слабое, чтобы сопротивляться урагану. Блейд тоже не мог сопротивляться. И — не хотел; таким, по-видимому, было действие коварного зелья. Мозг его словно погрузился в спячку, воля и разум дремали, могучие мускулы казались бессильными, словно тело было набито ватой.
То был первый день на борту корабля или, возможно, пятый — Блейд потерял чувство времени, — когда он смутно ощутил её присутствие. Жрица регулярно навещала его, всегда с кувшином горьковатого отвара, наблюдая за тем, чтобы сознание не вернулось к нему полностью. Блейд, одиноко блуждавший в океане боли, каждый раз приветствовал её появление. Горькое зелье означало, что жжение в боку и ужасные судороги, сотрясавшие его тело, на время отступят.
Прохладная ладонь на лбу. Нежные, гладкие, как шелк, пальцы.
Горьковатый вкус на губах, тряпка, отжатая в кувшине с холодной водой, умеряющая жар горящую плоть… Потом она сидела рядом с неуклюжей койкой, держа его за руку и рассматривая своими топазовыми глазами, в которых
Белое одеяние скрывало её груди, однако раненый, вспоминая свой сон среди сарумвилских болот, знал, как они тверды и холодны. Но он был слишком слаб, чтобы коснуться их рукой.
Из ложбинки между грудями она доставала золотой медальон с резным изображением лунного серпа, заключенного в орнамент из дубовых листьев. Он свисал с её молочно-белой шеи на тонкой цепочке из золота. Длинные пальцы с окрашенными голубым ногтями играли с медальоном, мягко раскачивая его взад и вперед над лицом Блейда. Он следил глазами за маленьким блестящим диском, словно за маятником часов, отсчитывающих секунды его жизни.
Она всегда начинала одинаково, одними и теми же словами, низким звучным голосом.
— Я — Друзилла, повелитель Блейд. Это — мой титул, не имя. Меня зовут Канаки. Друзилла — глава над всеми друсами в этой стране и в тех странах, что лежат за морем…
В первый раз на этом месте Блейд шевельнул губами, пытаясь что-то произнести. Но прохладная, надушенная рука коснулась его рта, и больше он не делал таких попыток. Теперь уже он не хотел говорить; он жаждал лишь слушать этот журчащий хрустальный голос, похожий на отзвуки небесного хорала — голос, который перечислял его грехи и отпускал их, обещал в будущем счастье, покой и наслаждение — самое величайшее наслаждение, которое он когда-либо испытывал. Блейд жил ради этого наслаждения и с трепетом ждал его; и оно приходило — каждый раз перед тем, как Друзилла удалялась к себе на долгие ночные часы.
В тот день — он не знал, что пошли уже десятые сутки странствий, и что шторм начал стихать — она начала в обычной манере. Она произносила те же самые слова, никогда не меняющиеся, словно хотела навечно запечатлеть их в памяти раненого. Золотой медальон раскачивался перед глазами, и зрачки Блейда безучастно следили за ним. Внезапно смутное воспоминание кольнуло его; он почти понял, что жрица делает с ним. Это называлось…
Усилие разума было слишком тяжелым, и Блейд утомленно прикрыл глаза. Тонкий палец с голубым ногтем коснулся его век, приказывая им подняться. Она продолжала говорить тихим, монотонным голосом, словно читала привычную молитву:
— Ты убил жрицу друсов, повелитель Блейд. Доказательств нет, но они не нужны, когда обвиняет Друзилла. Но я не обвиняю, хотя уверена, что ты виновен. Ты убил старую жрицу в лесу, около священной поляны. За это ты заслужил смерть — смерть после мучительной пытки. Никто не спасет тебя, никто не поможет тебе, никто не укроет тебя — потому что никто не смеет бросить вызов друсам.
Но это останется нашим секретом, повелитель Блейд. Только нашим — и принцессы Талин, но она еще ребенок и не собирается вредить тебе. Никто не узнает, что ты убил жрицу друсов, и тебе не грозит ужасная кара — до тех пор, пока мы понимаем друг друга.