Ричард Блейд, странник
Шрифт:
Кочки… мох… пучки травы… низкорослый чахлый кустарник… лужи… Лужи Блейд обходил, не без оснований полагая, что там может скрываться бездонная трясина. Ноги его до коленей покрылись липкой грязью, вода струйками стекала по спине и груди, щекоча живот, мокрые волосы прилипли ко лбу. У лилового ливня оказалось только одно достоинство — он был теплым. Умеренно-теплым, если говорить точнее; Блейду чудилось, что на него с небес изливается что-то вроде душа Шарко при комнатной температуре.
Движение успокаивало. Шагая прямо в лиловую муть, он начал приводить мысли в порядок. Странное существо человек, думал он: много воды — плохо, мало воды — еще хуже, жара или холод — полная катастрофа. Этот мир, приветствовавший его проливным дождем, был райским местечком по сравнению с ледяным Берглионом или пустынями Сармы! Он стал размышлять над тем, что же такое райское местечко — настоящий рай,
Пожалуй, под понятие о рае больше всего подходил Таллах, где владычествовали маги и мудрецы, направлявшие все чародейские силы на благо своей паствы. Но и Таллах являлся раем относительным — то есть был таковым по сравнению с тем же Катразом или Ханнаром. В настоящем раю все должно быть сбалансировано, всего должно быть в меру: воды и суши, тепла и холода, покоя и опасностей, счастья и горя. Внезапно Блейд понял, что его понятия о рае весьма далеки от христианских представлений, впитанных с детства; вечное блаженство и умиротворение под могучей рукой всесильного божества его как-то не привлекали. Он полагал, что счастье без горя — нелепость, а ощутить сладость отдыха и покоя можно лишь после трудов, походов, битв и прочих деяний, пахнущих кровью и потом. Это была странная мысль — об истинном рае, в котором, однако, присутствуют опасности! Впрочем, как мог еще представить себе подобное место авантюрист, питавший неодолимую склонность к опасным приключениям?
Сообразив это, Блейд расхохотался, заглатывая стекавшую по щекам влагу. В свои сорок семь лет он обладал достаточным опытом, чтобы разобраться в собственной душе; он понимал, что мечтает о рае с некой примесью ада. Разумеется, если вспомнить о раскаленных сковородках и бушующем пламени, преисподняя покажется не самым приятным местом, но были в ней и коекакие положительные моменты… Например, отсутствие скуки! Трудно заскучать, когда вам поджаривают пятки!
Дождь продолжал идти не ослабевая, болото тянулось бесконечно, и странник, пробираясь от кочки к кочке, начал ощущать спазмы голода. Как обычно, он отправился в дорогу с пустым желудком; считалось, что переход в иное измерение совершается легче, когда испытатель не отягощен проблемами пищеварения. Блейд знал, что может терпеть голод и день, и два, и три — сколько потребуется. Пища являлась самым последним фактором в списке необходимого для выживания; воздух, к примеру, был куда важнее — так же, как оружие и вода. Ну, воды в этом мире вполне хватало…
Он остановился и начал оглядываться по сторонам. Конечно, можно обойтись без пищи какое-то время, но гораздо лучше разыскать что-нибудь съедобное… В конце концов, это болото было неплохим местечком — теплым, влажным, заросшим мхом, а кое-где — травой и кустарником. Тут должны водиться разные твари… что-то вроде лягушек или змей… возможно, птицы…
Взгляд Блейда скользил по кочкам и лужам, но нигде не наблюдалось никаких следов живности. Ни птиц, ни лягушек, ни даже змей… Ни хвороста, чтобы развести костер, ни подходящего камня, чтобы высечь огонь… Он с сожалением посмотрел на свои руки, пошевелил пальцами, что еще недавно могли исторгнуть пламя, и пожал плечами. Под таким ливнем не стоило рассчитывать даже на пирокинез! Вряд ли бы ему удалось поджечь пропитанный водой мох или сырые тонкие ветви кустарника.
Странник снова провел ладонями по лицу, потом отжал волосы, ощутив на затылке крохотную выпуклость — там, где был имплантирован под кожу датчик телепортатора. Это прикосновение словно прибавило ему уверенности. В свое последнее странствие он отправился не один, и хотя Малыша Тила нельзя было считать человеческим существом, Блейд предпочел бы его любому другому спутнику. Этот его компаньон до срока оставался незаметным и почти неощутимым, он был молчалив, неназойлив, не требовал никаких забот и не весил ровным счетом ничего. Но при нужде с его помощью не составляло труда расправиться с разъяренным тигром или ордой дикарей — как и с более цивилизованным существом, привыкшим не
Но раздобыть пищу или вывести хозяина на правильную дорогу Малыш, разумеется, не мог. Поэтому, снова ощупав едва заметную выпуклость датчика на затылке, Блейд опустился на ближайшую кочку, раздавшуюся под ним, как мягкое кресло, и закрыл глаза. Он не устал, хотя пробирался по болоту уже часа три и одолел за это время изрядное расстояние; утомляла не ходьба, а удручающее однообразие пейзажа.
Дождь продолжал хлестать по размокшей земле и лиловым лужам, видимость в любую сторону не превышала полусотни ярдов. Странник попытался отвлечься от несильных, но нудных ударов, барабанивших по плечам и голове, и впасть в транс. В такой же, как у лозоходца, разыскивающего подземные потоки, только Блейда интересовала не вода, а суша. Собственно, не суша как таковая, а хотя бы направление на нее, пеленг на ближайшее место, где растут деревья, торчат скалы, простирается откос, песчаный или заросший травой, где почва не проваливается под ногами и есть шанс найти пещеру или укрыться под лесным подогом.
Блейд просидел долго, с полчаса или минут сорок, сгорбив спину и прикрывая ладонями голову. Интуиция подсказывала одно: держаться первоначального направления. Он ощущал там нечто плотное, массивное, надежное, простирающееся в обе стороны от выбранного маршрута — каменистый берег или скальный щит, в который упиралось треклятое болото. Возможно, то был самообман, но Блейд привык доверять своим инстинктам и тем намекам, что всплывали из глубины подсознания; зачастую они не подводили там, где оказывались бессильными разум и опыт.
Наконец он встал и снова двинулся вперед, стараясь придерживаться некой воображаемой прямой, протянувшейся от его прежних следов, еще заметных в раскисшей почве, в лиловую дымку дождя. Он шел и шел, то шепча проклятья в адрес Хейджа, то размышляя по поводу каких-то обстоятельств, либо земных, либо касавшихся предыдущих странствий, то предаваясь раздумьям о самых последних экспедициях, в Эрде и Таргал. В Эрде его отправлял Лейтон, но таргальская одиссея состоялась уже без участия его светлости: старый ученый умер за две или три недели до очередного старта, и теперь научный центр под башнями Тауэра возглавлял американец Джек Хейдж.
Мысли текли, монотонные, как непрекращающийся лиловый дождь; чавкала грязь под ногами, позади тянулась цепочка следов, глубоких отпечатков, тут же наполнявшихся водой. Блейд продолжал идти, каким-то шестым чувством определяя, что-то массивное, плотное и надежное, пригрезившееся ему час или полтора назад, постепенно приближается. Действительно, за мутноватой завесой дождя появились некие размытые очертания, становившиеся все четче и четче, — темная прямая полоса, уходившая налево и направо. Вскоре под босыми ступнями Блейда мягкая почва сменилась чем-то более твердым, хотя и непохожим на камень, и через несколько минут он очутился на влажном песчаном откосе. Здесь тоже торчала лишь редкая трава, но за ней — там, где косогор переходил в равнину — высились какие-то странные кусты. Странник возблагодарил всех богов, помогших выбраться из проклятого болота, и, увязая в мокром песке, направился к ним.
Лиловый дождь не думал утихать, как и голодные спазмы в желудке Блейда, но чувствовал он себя значительно бодрее. В воздухе витал запах леса, влажной листвы и деревьев; откуда-то тянуло слабым цветочным ароматом. «Будет лес, будет пища», — подумал странник и усмехнулся, представив будущую дичь — нечто вроде аппетитного кабанчика или олененка. Остановившись перед кустами, он понял, что оружие для такой охоты долго искать не придется.
Кустарник представлял собой буйную поросль, доходившую Блейду до середины бедра, настоящее переплетение толстых и тонких ветвей и длинных мясистых листьев, похожих на зеленые мечи гладиолусов; к тому же над каждым кустом торчали вверх три или четыре ствола, ровных, гладких и совершенно голых. Пяти- и шестифутовые стволы, напоминавшие жерди, заострялись на концах и были весьма прочными — в чем Блейд тут же убедился, наломав целую охапку таких дротиков, подаренных ему природой. Затем он выбрал из них штук пять, побольше и потяжелее; эти метательные снаряды вполне могли сойти за копья.