Ричард де Амальфи

Орловский Гай Юлий

– Твое дело, – буркнул я.

Но, конечно, всех уток не нагоняешься. Достаточно одной сесть в ров и поплавать малость, чтобы икринки отлипли и нашли себе место получше. У гигантских осьминогов, что сотнями топят титаники, икра мельче, чем у пескарей, а у баобабов или гигантских секвой семена намного мельче, чем у простого клена. Так что серая утица, героиня песен и образец скромности, на своих не совсем стерильных перепончатых лапках может перенести всякую гадость. Всякую. Гигантские кальмары рядом с ними могут показаться аквариумными гупешками.

Я въехал в ворота замка, как и надлежит

феодалу, тем более победителю: гордо выпрямившись, правой рукой держу поводья, левую картинно упер кулаком в бок. В самом деле красиво и надменно, надо в зеркале посмотреться, даже нахально, но здесь полутонов пока не видят, все весомо, грубо, зримо, как на заре всякого нового мира.

А так вот, уперши взгляд поверх голов всех, даже всадников, да-да, как надлежит, я остановился посреди двора, Зайчик тоже смотрит с верблюжьей надменностью, я выждал, пока Тюрингем и Ульман окажутся у моего стремени.

– Молодцы, орлы, – произнес я отечески. И хотя сейчас это вроде бы ни к чему, но все равно похвала и кошке приятна, никто ее не смотрит на просвет, сверяя с образцами. – Отдыхайте, пируйте… вы заслужили.

Зигфрид с железным грохотом спрыгнул, не касаясь стремян, любит покрасоваться, рявкнул:

– Эй, народ!.. Слышали?.. Быстро накрыть столы в нижнем зале!

Все правильно, сказал я себе, здесь каждый выход – опасное предприятие, вот и приходится праздновать. Если остальные крестьяне опасные места знают и обходят стороной, так можно жить тысячи лет, то я, как человек нового века, для которого уже не осталось не только америк и неоткрытых островов в океане, даже Северный полюс покорен и на всех эверестах побывали, мне теперь только лезть в каждое болото, объявленное таинственным или скрытым.

И все же и здесь жить можно. Вот живет же Крыса – самый неумелый хозяйственник, никчемный воин и трус. Как это он оказался в сеньорах? Хозяевами становились только самые могучие из вожаков разбойничьих стай, что либо выстраивают крепости, сгоняя на их возведение окрестный народ, либо захватывают чужие, как вот повезло мне. Здесь невозможно просто быть феодалом-крепостником, что охотится, пирует да слушает менестрелей – эта эпоха придет потом, когда укрепится власть короля, когда феодалам только и останется, что развлекаться с крепостными девками да пороть на конюшне простолюдинов, а сейчас, когда каждый сам себе король, все только и думают, как оттяпать у соседа деревеньку-другую, прихватить лес да угодья, перекрыть дорогу к реке, напасть исподтишка да захватить замок…

Или Крыса владеет чем-то особенно мощным? Но трудно так прожить, ни разу не воспользовавшись. Или пользовался так, что другие не замечали?..

Я проводил взглядом щит Кабана, его сразу же понесли в мои покои, как самый ценный трофей нашего похода по уточнению карты владений. Гунтер объяснил, что это, наверное, один из легендарных щитов, что сам замечает брошенные в его хозяина дротики, летящие стрелы, камни из пращи, а также умеет отражать удары мечей и топоров, хозяину надо только держаться за ручку. Похоже, здесь у каждого что-то да есть непростое. Да и понятно: жить в таких местах и не накопить некоторый капиталец…

В воротах донжона я остановился, повернулся. Гунтер и Ульман тоже поспешно

замерли. Вдали промелькнула, блестя, как жук-бронзовка металлической спинкой, металлическая фигура Зигфрида, спешит начинать пир.

– Каждый мужчина, – сказал я значительно, – в моих владениях должен получить оружие. Ну, по возможности, конечно… Однако мне кажется, что оружия и доспехов мы накопили достаточно. Но если продаст или пропьет, да примет смерть. Ибо главная обязанность мужчины в моих владениях – уметь защитить жену и детей, заботиться о родителях, а уж потом служить сеньору и королю.

Ульман закряхтел, переминаясь с ноги на ногу, а Гунтер ахнул:

– Ваша милость, как можно?

– Что тебя беспокоит?

– Оружие… простому народу…

– Ну и что?

– Да пусть бы сами, – ответил он сердито, – но раздавать из замка?

– Хозяйственный, – похвалил я. – Ты уже сенешаль али нет? Если нет, то я тебя им назначаю. Насчет оружия, думаю, раздать его можно. И еще мне кажется, что если у них будет право владеть таким оружием, то и сеньору… будут служить верой и правдой, а не из-под палки.

Ульман громыхнул:

– Еще бы! Такому сеньору.

– Ого, – сказал я, – подхалимаж? Давай-давай, Ульман, я люблю, когда такую правду-матку честно и прямо, невзирая на лица, мне прямо в мои бесстыжие глаза.

Он смутился, умолк, и дальше следовал за мной, не проронив ни слова. В моих покоях я начал снимать доспехи, Гунтер и Ульман помогли с ремнями и пряжками, железо с грохотом валилось на пол. Сами в доспехах, оба едят меня глазами, я только сейчас начал понимать, что вообще-то мы как бы походя сокрушили одного из моих противников. Рано или поздно с Кабаном пришлось бы схлестнуться, а так счастливый случай, что эта красивая дура вздумала прямо в лоб выгонять захватчика из родного замка… И что этот Кабан вот так сдуру… Хотя почему сдуру? Никто не мог предположить, что мы проедем поблизости. И что вообще вмешаемся. Он действовал правильно, дуре просто повезло. Как и мне.

– Я скоро отбуду на турнир, – сказал я, – так что…

– Через десять дней, – напомнил Гунтер.

– Да, так что вот еще одно ценное указание вышестоящего товарища. Если придет враг, от которого крестьяне отбиться не смогут, то пусть все бросают, кроме оружия, и бегут в замок. Поняли? Дома нетрудно отстроить заново. Поля уже вспаханы, только и того, что засеем заново. Нам нужно сохранить людей, а это можно сделать только в замке. Когда враги уйдут, все восстановим. Все. Даже краше прежнего.

Ульман кивнул, а Гунтер ответил преданно:

– Да, ваша милость!.. Крестьян надо беречь.

– Потому и гоняй их до седьмого пота, – напомнил я, – чтобы все умели стрелять из композитных луков. Врага нужно уничтожать в бесконтактной войне!

Ульман проговорил колеблющимся голосом:

– А если спросят, что сказать насчет указа папы?

Я вздохнул. Известно, что папа Иннокентий II еще в 1139 году запретил использование луков, и лишь через десять лет, под давлением королей, не отменил указ, а внес поправку: лучникам разрешалось применять свое дьявольское оружие, когда сражаются с неверными, но если какой лучник применит против таких же христиан, да будет предан анафеме!