Ричард Длинные Руки – барон
Шрифт:
Граф Эбергард тут же выдвинулся вперед, принимая разговор на себя, граф Мемель тоже встал рядом, однако двое монахов, заприметив черный плащ со вздыбленным золотым конем, ловко обошли их и низко поклонились мне.
– Печальная весть достигла нашего монастыря, – сказал один с непритворной скорбью. – Наш отец, доблестный Велизариус, преставился и сейчас держит ответ перед нашим Господом…
Кадфаэль спросил с почтительным любопытством:
– А вы из какой обители?
Монах поклонился, произнес с достоинством:
– Мы свидетели Иеговы.
– А
Второй, высокий и костлявый, с худым жестким лицом, бросил на меня желчный взгляд, спросил резким, как отточенный нож, голосом:
– А вы, благородный сэр, как я понял, едете в герцогство, дабы занять освободившийся престол?
Граф Эбергард развернулся, лицо вытянулось, в глазах заблистали молнии. Он сделал знак за спинами монахов, что, дескать, закрой рот и не пытайся отвечать, мы с графом Мемелем ответим за тебя, дурак. Граф Мемель уже начал объезжать монахов сбоку, кашлянул, стараясь привлечь их внимание.
Я ответил с достоинством:
– Это мой долг, как наследника, братья во Христе.
Худой монах сказал требовательно:
– Но мы, как слышали, хоть это и не приятно вашему слуху, что вы проводили время в непотребных гулянках, пирах да охоте на бедного зверя?
Я выслушал, ответил кротко, не обращая внимания на отчаянно подающего знаки графа Эбергарда:
– Вы ведь тоже в семинарии… не скажу, что буяните, но, скажем мягко, у вас несколько другой образ жизни… Признайтесь, ребята, когда нет обязанностей, а только занудная учеба, у вас откуда-то и винцо, и девки, и уйма свободного времени, чтобы погорланить песни?.. Не всегда.. э-э… церковные?
Они переглянулись, что-то промелькнуло в суровых лицах, как если бы внезапный порыв ветра смахнул толстый слой серого пепла, и сверкнули последние искры, старший ответил сурово:
– В семинарии проводим время только в учебе, постах и молитвах!
– Я тоже, – ответил я кротко. – В учебе, постах и молитвах. Если отвечать с той же откровенностью, как отвечаете вы. Но в любом случае, вы, приняв сан, возложили на себя всю тяжесть мирских грехов и вот теперь горбитесь под их грузом. Вы стали другими людьми, даже если кто не хотел. Те беспечные ребята, какими были вы в семинарии, это совсем другие люди, верно?
Граф Эбергард бледнел, дергался, порывался вмешаться в разговор, но дорогу ему загородил сэр Смит, а в графа Мемеля вцепился брат Кадфаэль и что-то быстро-быстро говорил, часто и бурно жестикулируя. Монахи снова переглянулись, второй что-то шепнул каланче, тот кивнул с явным одобрением. Старший из монахов внимательно всматривался в мое лицо, черные глаза поблескивают в тени капюшона, как спелые ягоды смородины.
– И вы, ваша светлость, готовы принять на свои плечи тяжесть герцогской короны?
– Вас тоже не спрашивали, – отпарировал я, – готовы или не готовы. Закончили семинарию, вам сунули сан в зубы и отправили пахать и пахать… быстро зарастающее сорняком поле человеческих душ! Кончилась беспечная учеба, верно? Готов я или не готов, но приму корону и вместе с нею – заботы о справедливом устройстве,
Монахи посовещались, старший поклонился, но взгляд оставался таким же испытующим:
– Ваша светлость, если вы покажете себя справедливым и достойным монархом, церковь поддержит все ваши начинания в справедливом обустройстве герцогства.
Я отмерил ему такой же точно по учтивости поклон:
– Все мы равны перед Богом, несмотря на различия перед людьми. Но эти различия не столь велики, как кажутся. Или как мы стараемся это показать. Потому я с великой благодарностью принимаю вашу поддержку… и обещаю вести дела герцогства так, чтобы всякий достойный человек хотел жить в нем, а недостойный – был понуждаем жить достойно.
Они тоже поклонились, всадники подали знак трогаться, телеги заскрипели плохо смазанными осями, весь караван потащился дальше, а мы двинулись своей дорогой. Трое рыцарей снова помчались вперед, я некоторое время говорил о пустяках с сэром Смитом, затем он решил проверить дела в арьергарде, а со мной поравнялся граф Эбергард. Некоторое время ехал рядом, глядя вперед, суровый и прямой, будто вырезанный из доски. Лицо не просто неподвижное, а застывшее в маске холодного высокомерия крупного государственного деятеля, у которого нет времени на мелкие житейские дела.
Я тоже помалкивал, подумаешь, я тоже могу еще и не такое, у меня лицевые мускулы еще те, могу изобразить такое, что ни один клоун не сумеет, но сейчас вот изображаю на лице мудрую отрешенность Меттерлинка. Или Меттерниха, кто их там разберет.
– Сэр Ричард, – проговорил он деревянным голосом, так говорил бы безукоризненный манекен, – вы подвергли всех нас большому риску.
– Да ну? – ответил я.
– Да, сэр Ричард. Неоправданно было пускаться с монахами в такие глубокие… Достаточно было милостиво улыбаться и кивать. В нужных местах мы ответили бы за вас.
Я пожал плечами.
– Ну так кто вам мешал? А я приучен отвечать, если обращаются прямо ко мне. Вежливый я, можете себе такое представить? Хоть это и не совсем по-рыцарски… в вашем понимании, конечно.
Он ехал некоторое время рядом, на его бесстрастном лице я прочел, однако, что вот такую глупость, как моя вежливость, он представить ну никак не может, потом проронил так же сухо:
– Впрочем, вы их приятно удивили.
Конь под ним дернулся, в лихом галопе пошел вперед, унося графа к передовой тройке. Там они поговорили с графом Мемелем, я подумал вяло, что и вас, братцы графья, я удивил тоже, только не признаетесь, что мне вообще-то до лампочки, которую здесь уже позабыли и которую когда-то изобретут заново. Как говорил присутствовавший при том печальный Экклезиаст насчет ветров, что дуют и дуют, а потом возвращаются на круги своя и снова дуют без всякого толку.