Ричард Длинные Руки – эрцпринц
Шрифт:
Мы двигались через весь город, из каждого дома за опущенными шторками прячутся жители и смотрят со злорадством.
Сердце мое застучало чаще, а дыхание пошло горячее, как у дракона. Жгучая, просто испепеляющая ненависть поднимается даже сейчас, кулаки сжимаются до скрипа кожи…
Каффаэль молча молился, Смит зло сопел, а я тогда, помню, как сейчас, поднялся на стременах и прокричал страшным голосом: «Да будет проклят город, где у жителей нет христианской жалости… Да покарает вас Господь!.. И еще обещаю всем, я
Мы тогда проехали город до конца, оставалось всего два дома, когда шторки одного окна раздвинулись, кто-то быстро протянул мне краюху хлеба и глиняный кувшин, которые я тут же спрятал, чтобы не увидели наши гонители.
Я остановился, повертел головой, вот этот дом, а вон то окно… Сейчас там опущены тяжелые ставни, между ними темно, в доме уже спят или только что легли, но свет погашен.
Тихо подойдя к двери, я постучал негромко, прислушался, стукнул еще дважды.
Через пару минут послышались легкие шлепающие шаги, женский голос спросил испуганно:
— Кто там?
— Странник, — ответил я. — Просто странник по жизни.
Женщина сказала торопливо:
— Прости, странник, но тебе лучше пойти в гостиницу. У нас всего две слабые женщины и трое детей. Мы не можем среди ночи принимать мужчин!
— Я не мужчина, — ответил я, — а всего лишь странник. А Господь велел быть добрым к странникам. Если обижу вас, то отвечу перед Господом.
За дверью послышался слабый вздох, затем дважды лязгнуло, дверь распахнулась. Женщина отступила, давая мне дорогу. Я учтиво поклонился и вошел, слабый свет из комнаты падает на ее простое крестьянское лицо, милое своей безыскусностью и непосредственностью, платье из простой и самой дешевой материи, ноги босые.
Я прошел в комнату, дверь за мной захлопнулась, женщина вошла следом, в глазах страх и удивление.
— Господин, — проговорила она, запинаясь, — вы, судя по одежде, человек очень знатный и небедный… Почему вы не пошли в гостиницу?
— Можно сесть? — спросил я тихо.
— Да, — ответила она торопливо, — да, господин.
— А где остальные? — спросил я.
— Спят, — ответила она быстро.
Из соседней комнатки донесся слабый голос:
— Не все… Арма, кто там?
Женщина ответила торопливо:
— Спи, мама! Это странник, просто странник!
— Она болеет? — спросил я. — Больно голос у нее…
Она печально наклонила голову.
— Да. Приходил лекарь, пока мы могли платить, а потом сказал, что она все равно скоро умрет.
Я поднялся.
— Позволь, я поздороваюсь с твоей матерью.
Она вскрикнула испуганно:
— Туда нельзя!
Однако я уже пересек комнатку и вошел в соседнюю, совсем крохотную, где под одной стеной узкая кровать с распростертой на ней женщиной, укрытой одеялом до подбородка, а под другой — двухъярусная, где наверху и внизу спят две девочки
Я остановился перед женщиной, похожа на скелет, даже половина волос уже покинула череп, глаза ввалились, а серая кожа пошла мелкими морщинами.
Тяжелые веки чуть приподнялись, а губы медленно задвигались:
— Что… случилось? Кто… вы?
Она медленно выпростала из-под одеяла руку, я сразу узнал эти пальцы — они держали каравай так чудесно пахнущего хлеба, а другая рука подала кувшин с водой.
Я взял ее слабую ладонь, холода не ощутил, но чувствовал, как из меня исходит тепло, что переливается в это дряблое тело.
Женщина тоже ощутила перемены в своем теле, широко раскрыла глаза.
— Кто вы?
За моей спиной охнула ее дочь, ибо голос матери прозвучал так, словно она никогда ничем не болела.
— Посланец, — ответил я. — Вы единственный праведный человек в этом обреченном городе. Вам велено покинуть это место и поселиться в любом другом городе или селе. Скоро, очень скоро гнев Господа обрушится на жителей сего града, и камни заплачут кровавыми слезами, могилы разверзнутся, а сама земля содрогнется и возопит… и возопиет.
Они замерли в страхе, а я снял с пояса мешочек с золотыми монетами, хотел положить одну-две на стол, потом подумал и оставил целиком.
— Здесь золото, — сказал я, — его хватит, чтобы расплатиться с долгами, если они у вас есть, и еще хватит, чтобы в другом городе купить хороший дом и жить в достатке. Одно добавлю… не медлите! Господь долго терпит, но больно бьет.
Они застыли, трепеща перед грозными словами, а я тихонько вышел, воспоминания нахлынули с такой силой, что пошатнулся и снова ощутил, как ярость заполняет от ног до головы так, что вот-вот выплеснется из ушей.
Из раскрытых по случаю теплой ночи окон доносятся веселые голоса, смех, иногда ругань. На углу перекрестка таверна, двери широко распахнуты, оттуда широким потоком льется музыка, слышен рев голосов, топот и тяжелое уханье пляшущих.
Я на всякий случай перешел на другую сторону, впереди распахнулось свободное пространство дикого поля, где втихую взлечу птеродактилем в облака и пойду обратно…
Двое гуляк идут посреди улицы, горланя песни и поглядывая по сторонам в поисках, на ком бы показать свою беспримерную удаль.
Один заметил меня, крикнул:
— Эй ты, морда!.. А ну иди сюда, сволочь!
Я остановился, сердце сразу без перехода начало бухать сильно и часто. Второй гуляка расхохотался и, схватив первого за рукав, старался утащить в сторону таверны, но приятель уперся.
— Нет, — сказал он с бараньей твердостью, — чего это он, а?.. Эй, ты! Кто такой вообще здесь и зачем?
Я ответил сквозь зубы:
— Вы не назвались, сэр. Или мы знакомы, но я забыл ваше имя?
— Вряд ли, — ответил он гордо. — Я незабываем!