Ричард Длинные Руки — император
Шрифт:
Правда, язык богат, для одного и того же значения такое великое множество синонимов, что ошалел, однако все равно это одна плоскость, обычное общение на самом простом уровне, в то время как у нас даже грузчики то помянут Господа, хоть и с матюками, то скажут о продажных душах управляющих, то умно заметят, что все налоги взять бы да отменить, а накопленное богатство отнять и поделить…
В речах филигонов не было упоминаний о душе, Боге, управлении королевствами и чем-то еще сложным, а только самые простые их действия, так что я заподозрил,
Однако все равно не сходится. Наши надсмотрщики так же свободно говорят о Боге, душе, как и о бабах. И часто. Вообще, как мне показалось, речь филиго-нов звучит несколько узкоспециально. Да какое там несколько…
Снова всплыло подозрение, что филигоны… не что иное, как животные. Очень продвинутые. Это звучит нелепо, но все же рискну предположить, я вообще человек рисковый, что филигоны в самом деле произошли от человека.
Скажем, от питекантропа. Или даже кроманьонца. Но так уж получилось, что метеорит не попал никому в голову и не случилась та самая редкостная мутация, что дала такой странный выверт, как разум. А питекантропы так и жили десятки миллионов лет, пока не эволюционировали в филигонов.
А речь… что речь? Она была не только у питекантропов, хотя дураки считают, что только речь отличает человека от животного. Вон даже самые лучшие и верные наши друзья, что подражают нам во всем, не могут выговорить ни слова, гортань устроена иначе, однако же на самом деле переговариваются все существа на свете: от самых мелких насекомых до волков и дельфинов, у которых насчитали сотни слов и значений.
Так что зря я дрогнул, наличие речи ничего не говорит. Эти филигоны по-прежнему неразумны, хотя речь у них уже имеется, очень примитивная, вряд ли намного богаче, чем у наших собак, к их речи мы, вообще-то, никогда не прислушивались, предпочитая, чтобы это они прислушивались к нам.
И все, что пленный филигон сказал мне, мог бы овце сказать волк, попавшись в капкан. Освободи его и смирись, когда он возжелает перехватить ей горло острыми клыками.
Часовой у шатра откинул полог и придержал, выказывая манеры, пока я входил вовнутрь. За мной втянулись мои лорды, военачальники, лишь Тамплиер и Сигизмунд остановились у входа, но переступить порог не решились, не по рангу, но пропустили Карла-Антона, что тут же примостился в дальнем углу на сундуке.
— Садитесь, — велел я. — Можете не по старшинству, оставим это для дворцового этикета.
Притихшие, чувствуя серьезность момента, рассаживались степенно, молча, не отрывая от меня пытливых взглядов. Я сосредоточился, быстро создал три кувшина с вином и небрежным толчком послал их на середину стола.
— Чаши вот в сундуке под алхимиком, — сказал я и продолжил без всякого перехода: — Не знаю, поймете ли меня… Скорее всего, нет. Я сам себя понимаю с трудом. У меня все больше крепнет убеждение, что филигоны — это не люди…
Альбрехт хмыкнул и посмотрел с понятной иронией; Норберт, более
— Это вроде бы очевидно, ваше величество.
— Я в том смысле, — сказал я несколько неуклюже, — люди разумны, а вот дикий кабан, на которого вы охотились, нет. Но представьте себе, что этот кабан стал в десятки раз хитрее, изворотливее, раны на нем заживают мгновенно, двигается тоже в десять раз быстрее обычных кабанов, слышит за милю наши голоса и вообще любые шорохи…
Они посерьезнели, хотя еще и не поняли, к чему веду. Просто представить себе такого зверя — это вообще идти в лес на верную смерть.
Лорд Робер произнес мрачно:
— Значит, они… как кабаны?
— Или любые другие хищные звери, — поправил я. — Только намного более опасные. Еще известно, магией не владеют. Никакой!..
Барон Келляве спросил с недоверием:
— Никто?
Я кивнул Карлу-Антону, тот поднялся, поклонился и ответил со всей почтительностью:
— Благородный лорд Келляве, мы в этом уверены. Когда кто-то применяет магию, это очень заметно… Как вы зрите круги на воде от брошенного камня, точно так нам заметно возмущение в пространстве после магии. Я советовался со своими коллегами, никто не замечал ни малейшего присутствия магии.
Келляве сказал с прежним недоверием:
— Точно? А если магия… какая-нибудь другая?
Карл-Антон ответил с достоинством:
— Это возможно. Но даже если мы не в состоянии понять природу чужой магии, то все равно сильное эхо от ее применения видим отчетливо. Как вы увидите круги на воде, что бы туда ни бросили: кусок гранита, мрамора или простой песчаник. Даже ком земли!
— Это хорошо, — сказал Келляве. — Это очень хорошо.
Карл-Антон сел, лорды заговорили между собой, я похлопал ладонью по столешнице.
— Тихо, тихо. Кабаны и волки, даже самые увертливые, магией пользоваться не могут. Как и мудрые медведи или хитрейшие лисы. Так что филигоны — это…
Я сделал паузу, они все молча смотрят серьезными глазами, я ощутил страх и беспомощность, но выдавил с трудом:
— Это животные. Всего лишь животные! Только намного более сильные. Во всем. Они чувствительнее, сильнее, быстрее, у них лучше нюх и слух… у них все лучше! Но у них нет веры, нет церкви, нет Господа.
— Сим победиши, — сказал Норберт с чувством. — Господь нас не оставит в этом страшном испытании!
Я промолчал — не к месту напоминать, что это Господь и наслал Маркус, чтобы уничтожить род людской. По крайней мере, я придерживаюсь этой версии, хотя, конечно, как атеист, во всю эту хрень не верю, но очень уж удобная, прямо по ладони, как рукоять меча или молота, потому и пользуюсь для доступности и лучшего как бы понимания моих народолюбных намерений.
Они заговорили, переглядываясь и вздыхая уже с некоторым облегчением, хотя, конечно, еще ничего не придумано, опасность уничтожения лишь возрастает с каждой минутой, но все-таки появилось что-то определенное…