Ричард Длинные Руки - Король-консорт

Орловский Гай Юлий

– Поиск оружия?

– Да, – подтвердил я. – Отец настоятель?

Он произнес едва слышно, словно раздумывая про себя:

– Главное оружие… эти наша воля, наша стойкость… наша жажда победы… Надо искать на этом поле в первую очередь…

Я пролепетал:

– Отец настоятель, одной стойкости мало.

Он снова вперил в меня взгляд, что показался мне пронизывающе острым.

– Сын мой… ты можешь рассказать, что с тобой случилось?

– Отец настоятель, – проговорил я, – со мной много чего случилось. Что именно я должен рассказать?

Он

чуть поморщился.

– Ты знаешь, что меня интересует.

Я вздрогнул, напрягся, однако аббат снова дремлет в кресле, словно вообще обо мне забыл, и я потихоньку заговорил, тщательно выбирая слова:

– Святой отец… вы однажды спасли мою шкуру очень по-крупному… в смысле, мне бы каюк, если бы не ваша предусмотрительность, что несколько раз помогла по мелочи… а один раз и по-крупному.

Он на мгновение приподнял и снова опустил верхние веки, красные и набрякшие, пронизанные сетью ярко-красных капилляров. Я догадался, что это у него кивок, престарелому аббату каждое усилие дается с трудом.

– Как? – спросил я, догадываясь о невысказанном вопросе. – Святой отец, я рассчитываю, что в верхах церкви более широкие взгляды, чем в самом низу, где религия только похожа на веру, но ею не является.

Он открыл глаза и посмотрел на меня ровно и спокойно, никаких чувств не отразилось на его пергаментном, как у мумии, лице.

– В общем, – сказал я осторожно, – когда наша крестоносная армия под знаменем креста и с крестами на плащах крестоносно и с пением псалмов двинулась в поход на условного антихриста, нам попытались помешать злобные и нечестивые колдуны, отвергнувшие святую праматерь-церковь, гореть им в вечном огне…

Он снова чуть двинул веками, я понял и продолжал чуть пободрее:

– Они наслали страшную бурю! Наша церковная и во Христе армия столкнулась с огромными нецерковными трудностями и понесла бы немалые потери… если бы рядом со мной совершенно случайно не оказался некий колдун. Конечно, тоже нечестивый, они все нечестивые, однако же те гады оказались ему то ли соперниками, то ли когда-то в суп плюнули, так что он попытался остановить их…

Он смотрел внимательно, а когда я замялся, спросил коротко:

– И?

Я мощно перекрестился.

– И слава Господу!.. Он преуспел. Буря улеглась, святой отец!

Он чуть-чуть наклонил голову, я услышал тихий надтреснутый голос:

– Но это не все?

– Увы, – сказал я с раскаянием. – Те колдуны оказались весьма сильны, как последние недобитые язычники! Они сопротивлялись так мощно, что этот колдун едва не погиб. И тогда он в предсмертном усилии попросил меня помочь, представляете?.. Я сказал, что не могу, но он заявил, что мне достаточно только опустить ладонь на его плечо!.. Что мне оставалось делать? Если те гады убьют этого колдуна, то моя церковная армия понесет большие церковные потери и будет вынуждена остановиться, погребенная снегом. В смысле остаться.

Он посоветовал так же слабо:

– Меньше рассуждений, сын мой.

– Хорошо, – сказал я упавшим голосом. –

Хотя, вообще-то, порассуждать я зело люблю, это ж не работать! Я ж интеллигент как бы. В общем, конкретно говоря, как бы сказать яснее, я все же весьма положил ладонь на его плечо. Увы, положил. Даже опустил. Что делать, я же спасал крестоносную армию во имя Господа! Это же мои люди, я за них отвечаю, как пастырь за овец, вроде бы так же отвечал Христос, если я его ни с кем не путаю…

Он сделал нетерпеливое движение, я затараторил:

– Из моей руки что-то как бы потекло в его плечо. Из моего организма, так сказать. Изнутри, хоть это и не весьма. А он, колдун то есть, уже пал на колени под ударами тех гадов, но теперь поднялся и уничтожил не только остатки бури! Тех троих противников отыскал и уничтожил так, что уже точно не возникнут и не появятся. Он так и сказал, хотя я раньше думал, что достаточно просто убить.

Я умолк, не зная, как объяснить то, что было потом, аббат спросил тихо:

– А дальше?

– Дальше, – продолжал я упавшим голосом, – он охамел почему-то и сказал, что теперь в нем такая мощь, что вообще сотрет с лица земли все, что хотя бы пикнет или пискнет. И даже меня сотрет, я же только сосуд для некой темной мощи, но раз он ее забирает всю себе, то зачем вообще я?

– Помог тот крестик? – подсказал аббат надтреснутым голосом.

– Да, – ответил я. – Не знаю, как вы предчувствовали, это ваш громадный опыт, нечеловеческая мудрость и величайшие знания нашей слабой природы… в общем, колдун сам наложил на мою грудь ладонь и хотел забрать остатки моей силы, о которой я даже не знал… ну, как бы не знал… и тогда под его рукой воспламенился ваш крестик!.. И сжег его в пепел, колдуна сжег, а ветер тут же развеял этот серый пепел… по ветру.

Он молчал некоторое время, я терпеливо ждал, наконец сказал просительно:

– Святой отец, вы что-то знали или чувствовали? Потому и дали защищающий крестик?

Он ответил, как мне показалось, уклончиво:

– Все, у кого за плечами долгая жизнь, могут достаточно точно прогнозировать будущее.

– Да, – ответил я жалко, – но это в общем… я не думал, что прогнозирование может быть таким точным и в мелочах. А я, увы, как бы мелочь в масштабах вселенной, хоть и обидно. Одно непонятно…

Он проскрипел едва слышно:

– Что?

– Этот крестик, – объяснил я, – совсем не реагировал на ту темную мощь, которую колдун начал извлекать из меня!

– Верно.

Я сказал быстро:

– Почему не начал уничтожать ее прямо во мне?

Он ответил совсем тихо:

– Крестик защищает тебя, сын мой… И только от внешней магии. А что в тебе… Ты хозяин, тебе и отвечать на Страшном Суде. Свобода воли, свобода выбора.

– Как же меня достала эта свобода, – сказал я с тоской. – Как было хорошо, когда за меня решали родители, школа, армия, учителя… И как хочу, чтобы за меня решал кто-то бесконечно сильный и умный! И, конечно, любящий и заботящийся обо мне, таком замечательном.