Ричард Длинные Руки — король
Шрифт:
У Торстейна вырвалось:
— Гиксия? А ей какое дело?
— Дело есть у меня, — отрезал я. — Кстати, если кто еще не слышал, пока не подрастет младший сын короля, а ему пока семь лет, принц-регентом являюсь я. Я, Ричард Завоеватель. И армия оттуда идет по моему приказу. Считайте, что ее веду я.
Их лица темнели все больше. Только один из самых юных пленников, сын кого-то из лордов, смотрит вызывающе, на его лице написано: ну и что, а пусть хоть весь мир против, больше будет славы, а когда падем все, то погибнем с честью и славой, не уронив достоинства.
Торстейн
— Ваше высочество, мы признаем, что проиграли. Считайте, что мы в вашей власти. Поступайте с нами по своему усмотрению, только не мстите королевству, мирным жителям, не разоряйте города и села, не сжигайте...
Я зло искривил губы.
— Как трогательно. Сами начали все это делать с первого же дня: разорять города и села, истреблять противника, хотя какой он противник, жечь и насиловать... а сейчас становитесь в красивую позу жертвы, что отдает себя, только бы спасти народ? Сэр Торстейн, на меня эти трюки не действуют. Я насмотрелся уже... Так что с городами и весями все будет в порядке, как и с населением, а вот с вами — нет. Всех вон к тому дереву!
Торстейн вскрикнул в патетическом возмущении:
— Как? Мы же лорды! Нас имеет право судить только суд равных!
— Что? — спросил я в изумлении. — Вы забыли, что вы подняли мятеж против государя?.. Выбрать там ветки покрепче и повесить. Всех!..
Их схватили, растерянных до такой степени, что никто даже не пикнул, не верят в такую дикость, потащили к роскошному столетнему дубу.
Меганвэйл спросил тихонько:
— Сэр Ричард... вы делаете все правильно, страну нужно спасать быстро и решительно, но... вешать?
— Мы не чужая сторона, — напомнил я. — Любой юрист скажет, что это был бунт против законной власти, признанной всеми лордами Варт Генца! Вы не забыли, что они же сами избрали меня исполнять обязанности правителя, которые то ли уже истекли, то ли не истекли? Это они уверили себя и друг друга, что воюют за опустевший трон! Но он не пуст, хотя я и не протираю на нем штаны.
Торстейна то ли ненавидят больше всех, то ли опасаются, но его вздернули первым, а потом вешали остальных.
Последним со связанными руками подтянули к дереву Хенгеста. Один из молодых воинов ловко вскарабкался наверх, прополз по ветке и начал было привязывать там конец веревки, но я покачал головой:
— Низко... такой достойный воин, как Хенгест, должен висеть повыше.
Парень отвязал веревку и начал карабкаться выше. Хенгест стоял молча с опущенной на грудь головой.
Я посмотрел на дерево, на Хенгеста, сделал воинам, придерживающим его за связанные руки, всем понятный знак, те ухватили петлю, набросили ему на шею и деловито проверили узел.
Это самый мучительный вид повешения, когда казнимый не падает резко с возвышения, тогда у него ломаются шейные позвонки и смерть наступает мгновенно, а поднимают без рывков, и приходится хрипеть и задыхаться долго, иногда часами. Если надоедает ждать, то на тело повешенного прыгает палач и своим весом помогает довести дело до конца.
Хенгест все понял, угрюмо зыркнул на меня, но
— Казнь мятежников и должна быть суровой, — сказал я всем, — потому они все погибнут позорной смертью... Сэр Хенгест, вам есть что сказать в последнем слове?
Он снова зыркнул злобно, подумал, буркнул:
— Нечего. Мы проиграли.
Я ответил со вздохом:
— Для вас это была только игра?.. А сколько уже сожжено сел и деревень, сколько убито мирных жителей... Да мне и воинов почему-то жаль тоже, хотя их жалеть не принято, а зря.
Трое дюжих воинов взялись за веревку, натянули, петля впилась в горло Хенгеста. Лицо его напряглось, но еще не посинело.
— Как думаешь, — спросил я, — я поступаю правильно?
Он в самом деле добросовестно подумал, с трудом выдавил из передавленного веревкой горла:
— Да...
— Хорошо, — сказал я, — что понимаешь. Пленных противников вешать нельзя, с ними нужно достойно, но мятежники... не пленные. Ладно... в память о прежних заслугах по защите отечества от полчищ Мунтвига дарую жизнь... но не прощение. Ибо даже отвага, выказанная в боях против Мунтвига, была вызвана не жаждой защитить Варт Генц, а стремлением к личной славе.
Он прохрипел:
— Я не вымаливал жизнь.
— Ценю, — ответил я. — И все же дарю. Бери ее и отправляйся из королевства, ибо приговариваю к изгнанию.
Воины тут же сняли с его толстой шеи петлю, кто-то с разочарованием, знатных да богатых особенно приятно вешать, кто-то к симпатией к великому воину, овеянному славой.
Меревальд с облегчением перевел дыхание и спросил тихонько:
— Изгнание вечное?
— Пока просто изгнание, — ответил я. — А там посмотрим.
— С конфискацией?
— Нет, — сказал я, — обычное, я же сказал. Будет получать доходы со своих земель, но если вздумает переступить границы Варт Генца, будет казнен уже на месте.
Он подумал, кивнул.
— Спасибо, ваше высочество. Этот шаг милосердия привлечет на вашу сторону его сторонников.
Глава 10
Я поднял взгляд на деревья, ветви которых гнутся под тяжестью страшных плодов. Чуть дальше, где роща кончилась, там поставили простейшие виселицы: два треугольника из досок и сверху толстую жердь, что выдерживает три тела...
Таких виселиц больше двух десятков, так что повешенных немало, а если считать и тех, которых называют желудями, то наберется около сотни...
С другой стороны, это не римские казни, когда вдоль дорог распинали по пять тысяч спартаковцев, это не две с половиной тысячи мирных жителей Акры, которых вывел из города и хладнокровно зарезал король Ричард, который за эту звериную жестокость получил прозвище «Львиное Сердце», это не массовые истребления всего населения гуннов...
Но все же не знаю, оправдывает ли... нет, вряд ли, ничто не оправдывает смерть людей, однако я все равно готов брать на себя вину, потому что стремлюсь обрести как можно больше власти и силы, дабы достойно встретить Маркус...