Ричард Длинные Руки — вице-принц
Шрифт:
— Только подтверждаю ваши слова, — ответил Леофриг. — За ворота ни один из них не высунет носа.
Хродульф вскипел, рука метнулась к рукояти меча. Я встал между ними и растопырил руки, удерживая на расстоянии друг от друга.
— Тихо, лорды, тихо!.. Неприятель будет только рад, если поубиваете друг друга. Вообще-то глупая идея всех вас в один город… И кто это придумал?
Они переглянулись, а Хенгест, наблюдавший за противником в трех шагах от нас, сказал, не поворачиваясь:
— Глупые идеи приходят всем сразу. Это умные…
Меревальд засмеялся, разряжая обстановку. Хенгест теперь герой, купается в славе, вряд ли выкинет еще что-то безумное раньше, чем слава начнет меркнуть, не мальчик все-таки, хотя да, у рыцарей мальчишечьи сердца, отвага и чистые души.
Со стен и башен воины и простые горожане смотрели с трепетом, как вдали показалась вдоль всего горизонта темная полоса, что медленно ширилась, пока через несколько часов просторы долины не стали тесными от тысяч и тысяч всадников противника, а вдали грозно заблистали доспехи бесчисленной панцирной конницы, и было ее больше, чем всех горожан, считая женщин и младенцев.
Я смотрел с натянутой улыбкой, хотя в животе тяжело и холодно. Эта несметная рать в состоянии просто втоптать в землю всю Бриттию, сожрать ее всю, как гигантская прожорливая саранча, и хотя отсюда с башни хорошо видно, что это такое же сборное войско, как и ополчение лордов Варт Генца, только намного проще, многие отряды просто шайки разбойников, однако они превосходят нас числом двадцать к одному.
На башню, что над воротами, где я терзаюсь в ожидании подхода войск Клемента Фицджеральда, часто поднимались верховные лорды, военачальники и даже простые рыцари.
И все мы могли убедиться, что силу Мунтвиг привел не только грозную, но поистине несметную: вот уже двадцать тысяч рыцарского войска, сорок тысяч тяжелых всадников, шестьдесят легких, пятьдесят пехоты — это только первая волна нашествия, собранная, как уже известно, из остатков армии Карла, а за ней еще более грозная и многочисленная армия самого Мунтвига, что сопровождает его с первых же побед и кормится плодами успешных завоеваний.
В его армии, как доносит разведка Норберта, свирепые ательцы из Аганда, быстрые и яростные кухулы, пришли под знамя Мунтвига непокоренные никем, но легко признающие своим вождем самого сильного сенглы, явились конные отряды из Лидунца, изумительные лучники из области Гергальи, что между Ругендом и Ясти Дерпом, пестрые ватаги неистовых в ярости бергов, прибыли войска всех народов, населявших предгорья Арендских гор, даже из Велечии и Приболья пришли настоящие армии, рвущиеся в яростный бой.
Однажды на башню поднялся епископ Геллерий, мрачный и неразговорчивый, долго смотрел на вражеское войско, я уже и забыл, что здесь кто-то еще, как вдруг он повернулся и, глядя в упор странными немигающими глазами, спросил резко:
— Сэр Ричард, готовы ли вы исповедаться перед битвой?
Я хотел ответить уклончиво, но, с другой стороны, это не отец Дитрих,
— Исповедаюсь Богу… если встречу его.
Он сказал непреклонно:
— Но так же нельзя, если вы христианин!
— Все, — сказал я, — что ввели люди в закон, можно и отнять людьми. Я могу советоваться с вами, святой отец, но исповедоваться… нет, это слишком личное, чтобы доверять другому человеку.
Он проговорил тверже:
— Сэр Ричард, исповедоваться священнику… на этом стоит церковь!
— Церковь не скворечник, — ответил я, — она не держится на одном шесте. Или даже на столбе. Церковь, к счастью, покоится на таком количестве стоящих вплотную один к другому бревен, уже окаменевших, превратившихся в гранит, что даже если один и рассыплется в прах, церковь этого даже не заметит.
Он пробормотал:
— Ну… это верно, не спорю.
— Церковь должна помогать общаться с Богом, — напомнил я, — а не подменять его. Почему, когда я хочу поговорить с Богом, я говорю с ним, а от вас слышу: говорите мне, я скажу Богу и от него передам ответ?.. Почему?
Он выпрямился, глаза свернули гневом.
— Потому что я — священнослужитель!
— А вы уверены, — спросил я, — что Господь именно вас избрал посредником между Ним и людьми?
Он отрезал:
— Уверен!
— Гордыня, — констатировал я. — Дьявольская гордыня ставить себя настолько выше людей, а самого себя возносить к небу. Отец Геллерий, опомнитесь!
Я советую вам поскорее покаяться, и, возможно, Господь по доброте своей и бесконечнейшей милости, мне совсем непонятной, простит вас за попытки решать Его проблемы и толковать Его повеления другим людям.
Он вздрогнул, побледнел, выпрямился так резко, словно получил удар по спине и одновременно — снизу в челюсть.
— Как вы… такое… можете…
Но выглядел потрясенным, удар попал в цель с силой выпущенного из катапульты ядра.
— Господь старается говорить с нами так, чтобы мы поняли, — сказал я, — однако мы все равно из-за своей малости и скудоумия не понимаем и сотой доли того, что он желает от нас! А те крохи, что понимаем, мы все равно перевертываем, истолковываем не так… не так… и что, вы встали между людьми и Богом, чтобы запутать еще больше?
— Сэр Ричард! — вскрикнул он. — Это уже богохульство!.. И отступление от основ!
Я покачал головой.
— Как раз нет. Тот, кто отступает, делает это тайно. Я делюсь своими сомнениями не с единомышленниками, которых у меня в таких вопросах нет, а с вами, отец Геллерий. Потому найдите достаточно веские и зримые слова, чтобы опровергнуть и рассеять мои сомнения.
Он подумал, ответил кратко:
— Хорошо. Я постараюсь подыскать нечто убедительное. Ваше высочество…
— Отец Геллерий…
После того как он ушел, я вернулся к столу с картой, однако из стены напротив вышел скромно и с достоинством одетый господин, вежливо поклонился.