Ричард Длинные Руки — виконт

Орловский Гай Юлий

Гостей у входа встречали празднично разодетые слуги с горящими факелами в руках. Впрочем, на воротах достаточно ярко горят светильники, так что факелы — ритуал, позволяющий придать торжественности, а сам дворец освещен так, что вокруг него колышется море огня.

Во дворе я протискивался между столами, щедро заставленными едой и питьем. Здесь пируют слуги, для благородных накрыты столы в трех нижних залах. Я думал остановиться там, но мажордом перехватил меня на пороге и вежливо препроводил на самый верх.

Я двигался неспешно, присматривался, морду держал невозмутимой. Улыбался, вообще

все время держал на губах довольную улыбку идиота. Сразу же за просторной прихожей распахнулся огромный, сверкающий люстрами и натертым полом зал. Ярко одетые люди стоят группками, мужчины переговариваются многозначительными голосами, женщины весело щебечут. Обычный светский раут, хотя, по ощущениям, ждут то ли бальных танцев, то ли появления суперзвезд кино и шоу-бизнеса.

Появился мажордом, громко и повелительно объявил, что в соседнем зале накрыты столы. Его Величество изволит пригласить всех занять места, согласно этикету и рангу, для чего, дабы не возникало безобразных драк, на каждый стул положили платок с гербом того, кто должен сидеть.

Гости ломанулись в распахнутые двери зала для пиршеств, как украинцы к шведскому столу с халявным салом в шоколаде. Король восседает во главе стола, его кресло чуть выше соседних, напоминает огромный трон. По левую руку кресло герцога Ланкастерского, а справа, рядом с королем, венценосная супруга Алевтина, дочь короля Джона Большие Сапоги. Слева от герцога Ланкастерского огромный рыцарь, похожий на медведя. Их сиденья чуть ниже королевского, но выше остальных, так положено по табели о рангах.

Как я понял, брак был политическим: между королевством Барбароссы и Джона находится обширное и богатое герцогство Ламбертиния, осколок давних времен, где сохранилось благополучие и процветание. Это герцогство по размерам превосходит королевства Барбароссы и Джона. Тамошний герцог вполне мог бы объявить себя королем, но почему-то этого не делает. Сейчас после союза Барбароссы и Джона, скрепленного браком, самое время прижать богатого соседа…

Впрочем, Алевтина выглядит веселой и счастливой, они с королем то и дело обмениваются шутками. Я вошел в числе последних, сяду, где останется место, мне уж точно салфетку с гербом не положат, их вышивают загодя, а я победил вот только что.

Король следил за мной из-под сдвинутых бровей, а когда я прошел в дальний угол, я услышал его неприятный голос:

— Сэр Ричард!

Я обернулся.

— Ах, простите, Ваше Величество, я вас не приметил!.. Весь внимание, Ваше Величество…

Он указал на свободное кресло за столом напротив себя.

— Вот ваше место.

— Ах, — воскликнул я, — да что вы, что вы, это ж такая честь, что мне просто неловко. Я же человек простой, неиспорченный, из медвежьего угла.

— Даже почти непьющий, — закончил он саркастически. — Я помню, садитесь.

К моему изумлению, на кресле платок с абсолютно точной эмблемой, скопированной с моего щита. Король заметил мою реакцию, буркнул:

— У вас так не делают?

— Так быстро? — спросил я.

Он хмыкнул.

— Что не умеют священники, легко делают маги.

За его спиной двое в монашеских одеяниях, явно не монахи. Хотя одного называет отцом Кириллиусом, как назвался нам, но король

называл его Кириллием, а остальные то Кириллом, а то и вовсе Киром. Как в Гражданскую, вспомнил я, каждому Чапаеву был прислан свой Фурманов, а этому даже два.

Я сел, и тут только заметил среди этого сверкающего всеми красками великолепия, что рядом со мной расположились южане во главе с герцогом. Валленштейн побагровел и метнул на короля испепеляющий взор, однако смолчал: даже боги приглашают на Олимп победителей, а я, как ни крути, звезда одиночных схваток.

Правда, с герцогом только двое его рыцарей, Блэкгард и Гогенштальд. Остальные то ли не оправились от падений с коня, то ли герцог не счел возможным их взять на пир, то ли сам король ограничил герцога двумя спутниками. А может, те просто решили отдохнуть и набраться сил для m^el'ee. Рядом со мной Гогенштальд, дальше Валленштейн и это чудовище, под которым трещит кресло, — Блэкгарт.

Герцог Валленштейн без доспехов еще стройнее, волосы уже не серебряные, а почти белые. Однако брови иссиня-черные, густые, глаза блестят, как у юноши. Подбородок и щеки хорошо выбриты, на щеках глубокие складки, лоб отмечен парой крупных оспин, на правой скуле белый овражек шрама. Взгляд царственно строгий, вместе с тем брезгливо усталый, мол, все это видел сто раз, нельзя ли что поновее. Красивое аристократическое лицо неподвижно, темные глаза надменно смотрят поверх голов.

Он бросил в мою сторону более чем убийственный взгляд, я сделал вид, что не замечаю его вовсе. Все трое южан то ли на диете, то ли вообще более сдержанны за столом: как и тогда на постоялом дворе едят мало, мясо и птицу нарезают мелкими ломтиками. Если предположить, что в этом мире все же существует какое-то понятие о столовом этикете, то они придерживаются его основ: не орут, не тянутся через стол, чтобы ухватить лакомый кусок, не расплескивают вино, что считается здесь хорошим тоном, а на самом деле пережиток язычества, когда полагалось плеснуть малость и домовым.

Сэр Блэкгарт наклонился к уху герцога, я видел, как шевелятся полные мясистые губы. Герцог повернул голову и снова вперил в меня острый взор. Я вновь сделал вид, что не замечаю, но на всякий случай начал звякать ножом по тарелке громче, тянуться к дальним блюдам, хватать куски с подносов проходящих мимо слуг.

Гогенштальд поднялся с кубком в руке и громко провозгласил красивым мужественным голосом:

— Говорят, Иисус умер за наши грехи. Так давайте его не разочаруем!

Вокруг громко захохотали, потом засмеялись и те, кому передали тост. Пили охотно, с вызовом, будто только что прочли Рабле. Так пьют мальчишки, стараясь показать, что они уже взрослые, и вот, видите, уже пьем!

Я все чаще поглядывал на Барбароссу. Да, этот король покрупнее и побогаче, чем, к примеру, Шарлегайл или Арнольд. Но все-таки не дотягивает даже до рядового московского, новгородского или рязанского князя. Не говоря уже о крупных князьях. Но ирония в том, что в Европе каждый деревенский староста именовался царем или королем, а на Руси властелин, у которого земли на заднем дворе больше, чем Франция и Германия, вместе взятые, и который выставляет сто тысяч ратников просто с ходу, все еще именуется князем.