Ричард Длинные Руки – властелин трех замков
Шрифт:
Ноги несли меня к аналою. Непонятное чувство зародилось в груди и крепло, незнакомое и щемящее, что-то вроде, как сказал величайший из поэтов: как будто к старой-старой бабушке я приехал в гости в Киев…
Тревога тукнула в груди, я насторожился раньше, чем понял, что здесь не так. Взгляд упал на распятие, где изображен, по-моему глубокому убеждению, человек, проявивший самую-самую великую, просто величайшую гордыню на земле, а это, кстати, первый смертный грех. С моей точки зрения, попытка искупить своей жизнью грехи всего человечества — такое сверхсамомнение, такая гордыня, что просто
Я подходил ближе, всматривался, наконец холодок прокатился по спине: распятие повешено вверх ногами. Я судорожно оглянулся, хватаясь за меч. По всем канонам христианства — совершено святотатство. Это намного хуже, чем расписать стены в подъезде и лифте матюгами, это что-то вроде топтания государственного флага, плевания на герб и распевания гимна, заменив высокие слова похабщиной.
Послышался тихий смешок. Слегка приоткрылась дверь исповедальни, я рассмотрел в щель темную фигуру. Спустя минуту дверь открылась, он вышел спокойный, насмешливый, с живым юмором в глазах.
— Не хотите ли исповедаться, сэр Ричард?
Я буркнул:
— Только не вам. Неужели это было обязательно?
Он проследил за моим взглядом, пожал плечами.
— Шалости местных придурков… Кто поклонялся не по вере, а по принуждению. Исчезла власть, вот и ломают. Хотя, конечно, признаю, это мне облегчает вхождение в новые земли… Как вы знаете, сэр Ричард, я не могу приходить к тем, кто меня не пускает. Если двери закрыты, то закрыты.
Я обвел взглядом разгромленную церковь, сказал горько:
— Да, сюда впустили… Уж точно впустили.
Он слегка усмехнулся:
— Я сам осуждаю эти эксцессы. Зачем мне тень на моей репутации? Понимаете, сэр Ричард, вовсе не нужно творить все эти непотребства, чтобы открыть мне дорогу! Я — дух сомнения, вы знаете. Как только человек начинает подвергать сомнению догматы веры, он… нет, еще не мой, но я уже могу говорить с ним, убеждать, склонять на свою сторону. Однажды мне удалось внедрить в среду умных, но недостаточно морально устойчивых людей такое кредо: подвергай все сомнению! Это звучит красиво, многозначительно, как бы подчеркивая высокий умственный уровень говорящего, который отбрасывает все подпорки как ненужную шелуху… Мне этого достаточно. Дух сомнения подтачивает любую твердыню.
Я обвел взглядом разгромленную церковь:
— И все-таки вы это одобряете.
Он поморщился:
— Сэр Ричард, зачем лицемерить? Труп врага хорошо пахнет. А церковь — враг. В любой армии, как вы знаете, есть рыцари, есть ландскнехты, есть набранное ополчение, а есть и просто примкнувшие пограбить. Все они приносят какую-то пользу… Уверяю вас, да вы и сами понимаете, что мои рыцари с этой церковью поступили бы куда гуманнее. А это вот безобразие сотворили любители пограбить, поглумиться, понасиловать. Повторяю, это не мой стиль. Я предпочитаю побеждать, а не убивать.
Я подумал, кивнул.
— Да, убить противника — это не значит победить.
— Я рад, что вы замечаете разницу, сэр Ричард. Это лишний раз говорит о вашей высокой организации. И тем приятнее иметь с вами дело.
Он остановился, всматриваясь пытливо, не скажу ли, что не желаю иметь
— Спасибо, — пробормотал я. — Мне тоже… интересно. Но все-таки, оглядываясь на общественное мнение, я предпочитаю с вами общаться вот так… без лишних глаз.
Он рассмеялся, показывая исключительно белые зубы, безукоризненно ровные, с острыми кромками, шикарные, как у эстрадного певца.
— Я все понимаю. И ни разу не заговорил с вами, когда вы были не один. Разве это не честно?
Я сказал с неловкостью:
— Не знаю. Честность, это когда думаешь сказать одно, а говоришь правду. Да что там говоришь — брякаешь! Ладно, это слишком сложный вопрос. Что-то типа вечного: как жить — по правде или по совести?
Он покачал головой, в глазах укоризна. На этот раз у него темно-карие глаза такого теплого оттенка, располагающие к задушевности, открытости, общению.
— Дорогой Ричард, вы же сами понимаете, что для нормального человека мешок денег предпочтительнее, чем два мешка совести. И вообще совесть — хорошая штука, когда она у других. Мы ведь реалисты, верно?
— Верно, — согласился я.
— А сами бы вы решились изменить мир?
— Конечно, — ответил я, не задумываясь. — Но Бог не дает мне исходники!
— А без разрешения Бога?
— В смысле мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем?.. Хотелось бы, но слишком часто видел, как обламывались…
Он сказал с некоторой настойчивостью:
— Но кто не идет вперед, тот идет назад: стоячего положения нет.
— Верно, — согласился я, — но Церковь тоже идет. Только намного медленнее…
— Вот видите! А разве не лучше идти быстро?
— Не знаю, — ответил я в сомнении. — Я молод, а это значит, что должен стремиться все делать быстро. Но в моей стране молодые читают и старые книги… А там для доступности на пальцах доказано, что преобразовывать природу проще, чем человека. Если идти быстро, то атомная бомба и крылатые ракеты окажутся в руках обезьян… это такие очень-очень могучие мечи. А обезьяны — это…
— Я знаю, — прервал он, — это меня обвиняют, что я их создал, когда тоже пытался сотворить человека.
— Брехня? — спросил я сочувствующе.
— Конечно, — ответил он с внутренним напором. — Он и обезьян сотворил, когда подбирался к человеку! Думаете, вот так сразу тяп-ляп и слепил из глины?
— Да нет, — ответил я несколько ошарашено. — У меня несколько иное представление. Но насчет обезьян верю, Ему нужны были пробные варианты, черновики, рабочие копии…
Он смотрел с интересом, я то и дело отводил взгляд, не люблю чувствовать себя микробом, которого рассматривают в микроскоп, но здесь именно так, оглянулся на чернеющий вход, где конь с жутким скрежетом грыз камень.