Ричард Длинные Руки – властелин трех замков
Шрифт:
Я торопливо сорвал молот, швырнул. Беглец набежал на щель, слишком узкую, чтобы исчезнуть в ней с разбега, пришлось упасть и заползать, быстро-быстро двигая руками и ногами, как ящерица. Молот ударил, мне показалось, что бесполезно, но вроде бы донесся крик.
Зайчик остановился перед скалой, я поймал молот, рукоять в крови, спрыгнул. Из темного входа торчит сапог, я выволок тяжелое тело на свет. Человек выл, ухватившись обеими руками за размозженное колено. Нога от колена и ниже болтается на сухожилиях, кости мой молот превратил в мелкую крупу.
— Кто
Он стонал, всхлипывал, лицо почти зеленое, поднял голову, в глазах ужас.
— Я… Теперь тебе не уйти!..
— Ушел же, — ответил я. — А вот ты — нет.
— Все равно…
— Кто ты у Грубера?
— Щас все расскажу, — процедил он, кровь обильно струилась из раздробленной ноги, стекала по пальцам и капала на землю.
— Давай рассказывай.
— Чтоб ты сдох!
— Не желай другому то, — посоветовал я, — к чему ты так близок.
— Тебя найдут и убьют…
— Вот как? — спросил я с интересом. — Кто же? Те герои, что улепетывают от нас во всю прыть?
Он процедил сквозь зубы:
— Не улепетывают, а торопятся в замок доблестного барона Грубера, где будет бракосочетание с его невестой… Ой, больно!.. ты не знаешь, кого преследуешь! С ними великий волшебник, ему нет равных…
Я посмотрел на него сверху, подумал, за спиной фыркнул Зайчик, а пес сидел на толстой заднице и с интересом рассматривал жертву. Я положил обе ладони на седло, предложил:
— Ты мог бы рассказать все, что мне интересно, а я бы помог тебе.
Он повторил тупо и с ненавистью:
— Сдохни!.. Сдохни!
— Это у тебя что-то личное? — спросил я с сомнением. — Что-то не помню твоей рожи. Ну да ладно.
Зайчик принял меня на спину, пес запрыгал вокруг, радуясь игре. Арбалетчик поднял голову, в глазах проступило недоверие.
— Ты что же… так и бросишь меня здесь?
— А ты что ожидал?
— Но ведь ты…
Он запнулся, не в состоянии выговорить трудное или слишком бранное слово, я спросил холодновато:
— Кто? Кроме обычного набора: гад, сволочь…
Он выдавил с неимоверным трудом:
— …паладин?
Я протянул:
— Ах вот ты о чем! Полагаешь, что я должен вот щас взяться тебя лечить, кормить, а потом еще и одежду с себя снять, чтобы тебе не дуло?
Он смолчал, но, судя по его озадаченной роже, похоже, так и думал. Я повернул коня, отъехал на пару шагов, пес ринулся вперед, а я повернулся в седле и сказал наставительно:
— Как уакнется, понял?.. Не думаю, чтобы ты меня лечил, кормил-поил, всадив стрелу в спину.
Он прокричал в отчаянии:
— Но я же погибну! Ты поступаешь не по-христиански!
— Много ты знаешь о христианстве, — ответил я. — Мой тебе совет: помолись. Молись яро, искренне, неистово! Раскайся во всех грехах. Поклянись нерушимой клятвой, что отныне и вовеки будешь идти только праведной дорогой. И тогда… тогда у тебя появится шанс, что в последний миг на горизонте покажется караван купцов или просто одинокий всадник, у которого и запас воды, и еда и который даже лечить умеет.
Он тупо смотрел мне вслед,
Ладно, и без его рассказов понятно, что их отряд рядом, если этот сидел в засаде. Я миновал холм, в полумиле раскинулся небольшой городок, из тех странных средневековых городов, когда все горожане имеют огороды: кто за городской стеной, а кто и в центре города, эти огороды потом становятся центральными площадями, как, к примеру, пустырь на окраине стольного града Франции, где расположился лагерь русских казаков, был назван Елисейскими полями и стал центром Парижа.
Я безбоязненно подъехал к воротам; если Грубер и оставил кого из своих на стреме, то высматривают отряд, а не одиночек, достал серебряную монету. Стражи заметно оживились, смотрят с ожиданием.
— Ребята, — сказал я, — мне надо навестить одну… ну вы понимаете… тайком. А у меня больно конь приметный. Да и пес за мной увяжется. Постерегите их, хорошо?
Старшой охотно принял монету, заверил радостно:
— Не сумлевайтесь, ваша милость!.. Вы его только привяжите покрепче, а то этот такой черт… Господи, прости грешного!.. что и ворота снесет.
— И собаку привяжу, — ответил я. — Они у меня послушные. А вернусь я быстро.
По улице я пошел, стараясь держаться как можно беспечнее, а спиной чуял их взгляды и почти слышал, как они гадают, к чьей жене это я хожу тайком. Если учесть, что мы продвинулись к Югу еще больше, то таких женщин должно быть немало, плата за цивилизованность.
На перекрестке улиц массивный дом с высоким крыльцом и распахнутой настежь дверью, еще издали я услышал пьяные песни, хриплый хохот, выкрики. К счастью, не постоялый двор, всего лишь таверна, я обошел здание и заглянул в окно. Зал заполнен, и каждый, кто попадал в поле зрения, наверняка из банды. Есть что-то общее в таких людях, что налагает общий отпечаток: все должны стараться выглядеть крутыми, страшными, все кривляются, говорят громко, скалят зубы, раздвигают плечи и выпячивают грудь, от этого зависит место в шайке. Не всех я видел раньше, но столы сдвинуты, пьют, хвастаются, ругаются, хлопают один другого по плечам. Есть общее в членах сплоченной шайки, есть. Их здесь одиннадцать… нет, двенадцать, считая и хозяина, он так и не снял фартука, сидит с ними, и, похоже, не последний там человек, а мирных скотоводов там ни одного.
Сколько я ни присматривался, не видел ни Грубера, ни леди Женевьевы. Предположить, что они ушли в покои, — глупо, здесь не постоялый двор.
Сзади послышались шаги, подбежал молодой слуга.
— Простите, ваша милость, что не успел сразу… вашу лошадь в конюшню или оставить у коновязи?.. Или вы без коня?
В его волосах застряли соломинки, в глазах виноватость.
— Штаны застегни, — посоветовал я. — Вот что, парень, быстро бери любого коня и скачи во весь дух отсюда. Завтра вернешься. Если сделаешь это — останешься жить.