Ричард I Львиное Сердце

Кесслер Ульрика

Тем временем его мать, присягнув на верность новому королю, объявляет всеобщую амнистию и аннулирует все акты произвола старого короля. И первым делом Ричард не только возвращает Элеоноре, которой шел уже седьмой десяток, личную свободу, потерянную после неудачного мятежа против Генриха в 1173 году, но и предоставляет ей полную свободу действий. Прибытие 13 августа в Англию нового короля было встречено всеобщим ликованием, поскольку с ним связывались радужные надежды на будущее. И эти настроения становятся вполне понятными, если вспомнить, сколь многие тогда вновь обрели права, утерянные при Генрихе И. Но волну общего радостного возбуждения, поднявшуюся по вполне объективным причинам, подгонял, разумеется, еще и сильный ветер иллюзий, как вполне естественных в подобных случаях, так и специально поддерживаемых Ричардом: он превратился в само воплощение любезности и стал удивительно чуток к любым просьбам.

Коронация состоялась 3 сентября 1189 года в Вестминстерском аббатстве. Один из уже знакомых нам летописцев, Дицето, прислуживал во время церемонии, другой, Говден, скрупулезно описал торжественную процессию: вывод Ричарда из его личных покоев представителями высшей духовной и светской знати, вынос символов королевской власти, а также главные обряды: королевскую клятву, сакральный акт помазания головы, груди и рук. Весьма показательно характеризует самосознание будущего правителя то, что Ричард сам взял корону с алтаря и вручил ее архиепископу Кентерберийскому, который и возложил корону ему на голову.

Отныне он становился королем Англии, Ричардом I. Однажды было подсчитано, сколько времени он фактически находился в своем королевстве. Как оказалось, всего четыре месяца осенью 1189 года и два — весной 1194 года. По имеющимся сведениям, прибытие на коронацию было третьим пребыванием взрослого Ричарда в Англии. До этого он лишь ненадолго приезжал сюда на Пасху в 1176 году и на несколько недель в Рождество 1184 года — Генрих, конечно же, приложил немало усилий, чтобы держать наследника престола подальше от английской политической арены. Уже в самой непродолжительности пребывания Ричарда на острове национальная

историография усматривала пренебрежительное отношение к своему королевству, и это лишний раз подтверждает несправедливость госпожи Истории, которая тем не менее превратила Ричарда не больше и не меньше как в национального героя Англии. Современный взгляд на историю анжуйского государства только подтверждает правильность выбора Ричардом приоритетных направлений политики, поскольку не Англия, а французские владения державы, пребывавшие под постоянной угрозой нападения, были, и с этим уже никто не спорит, истинным центром политической борьбы. К тому же, как мы еще убедимся, Ричард занимался делами Англии не только во время пребывания на острове. И если впоследствии он возлагает административные функции по управлению страной на пользовавшегося всеобщим уважением Хьюберта Уолтера, это не только свидетельствует о правильном выборе, но и подчеркивает его серьезное отношение к своему островному королевству — он сознательно выбирает лучшего из лучших. Да и то обстоятельство, что после стольких мытарств и вопреки всем проискам врагов Англия беспрекословно встречает своего пропавшего короля, не лучшее ли доказательство правильности избранного им в 1189–1190 годах и продолженного впоследствии курса на стабилизацию политической обстановки в стране. С другой стороны, нетрудно понять, как пришел к своей негативной оценке государственной деятельности Ричарда Стаббс, которому мы обязаны этим устоявшимся мнением. Все дело в том, что он крайне некритично воспринял выводы, содержавшиеся в определенных источниках, которые, в свою очередь, сами не устояли перед соблазном предпочесть мнение предвзятых историков мнению летописцев. И хотя было очевидно, как много фактического материала не знали, да и не могли знать, Ньюбург или Девиз, не говоря уже о Гиральде, он все же согласился с их общим мнением. Впрочем, и в остальных источниках зачастую невозможно обнаружить глубокого анализа сложной ситуации, сложившейся после отъезда Ричарда, что не позволяет рассматривать их авторов в качестве компетентных судей в отношении превентивных и ответных мер, к которым пришлось прибегать Ричарду. Даже сам Говден, хотя и находившийся в тот решающий 1191 год далеко от Англии, упрекал наместника Ричарда Лоншана в том, что «даже» Иоанна он ни во что не ставил. С другой стороны, сообщенные им многочисленные подробности, наряду с выдержками из документов, какими буквально пестрят труды Дицето и Гервасия, подтверждают предположение о том, что, полученная на их основе общая картина более соответствует действительности, чем свидетельства современников. Несмотря на различие точек зрения, рассматриваемые нами главные источники объединяет то, что все они сходятся на признании действий короля более основательно продуманными, чем то могло показаться на первый взгляд. Когда же речь идет о разоблачении чисто финансовых махинаций, они справляются с этим довольно успешно, в то время как политические декларации они часто принимают за чистую монету.

Наделенный всей полнотой власти, на которую мог рассчитывать король Англии в то время, обладавший большим личным авторитетом и заранее увенчанный лаврами бесстрашного крестоносца, Ричард теперь мог взяться за решение двух важнейших задач. Обе они тесно переплетались: с одной стороны, успех крестового похода зависел от того, удастся ли ему заложить прочные основы своей власти и обеспечить надежные источники финансирования этого мероприятия, с другой стороны, нельзя было придумать ничего лучшего в качестве гарантии своего будущего положения, чем вернуться домой победителем. И хотя риск гибели был высок, Ричард нисколько не сомневался в своей победе в заморском походе. Нельзя же, в конце концов, применять к нему критерии более поздних эпох и упрекать короля-крестоносца в том, что, оставшись дома, он мог бы добиться большего, чем вдали от него. Вопрос, скорее, следует поставить так: могли ли король и его страна позволить себе крестовый поход в тот непростой в политическом отношении момент? И туг следует сказать, что анжуйское государство при Ричарде было способно на это. И единственное, что осталось незавершенным и что пришлось отложить из-за крестового похода, так это завоевание Тулузы. Но это едва ли подняло бы шансы государства на выживание после смерти Ричарда, как, впрочем, и «реформы в Англии» — единственный критерий оценки прежних английских историков. Понятно также и то, почему он с самого начала не сделал приоритетом своей государственной программы защиту нормандского Вексена.

В 1189–1190 годах государственная деятельность Ричарда заключалась в неустанном поиске все новых источников финансирования крестового похода и систематическом решении всех возникающих конфликтов, а также в создании такого политического порядка, который бы отвечал сложным требованиям ближайшего будущего. Что касается финансирования, то Ричарду вскоре стало ясно, что ему не обойтись «саладиновской» десятиной — всеобщей податью, введенной его отцом в 1188 году. Он добился у папы привилегии получать отступные с тех, кто, сгоряча дав обет участия в крестовом походе, хотел взять его назад. Он был заинтересован в том, чтобы, как сообщает Девиз, взять в поход лишь боеспособных мужей, с прочих Ричарду достаточно было получить деньги. Все это осуществлялось в настолько широком масштабе — похоже, никто до этого не придавал столь серьезного значения финансовому аспекту подготовки крестового похода, — что, как утверждают источники, избранная королем фискальная политика позволила в кратчайшие сроки собрать огромные суммы. При этом, в отличие от последующего сбора выкупов, вовсе не приходилось прибегать к насилию. Кроме того, существовали еще и обязательные общинные поборы на приобретение лошадей, экипировки, а также строительство кораблей, причем крупномасштабные военные приготовления были экономически выгодны городам, и крупные денежные суммы вносились добровольно. Столь эффективный и быстрый способ привлечения денежных средств, затрагивавший широчайшие слои населения, был далеко не нов: он основывался на распродаже титулов, должностей, имений, проще говоря всего, что мог предложить король, включая и его милость. Новым был внушительный размах подобных сделок и то, что они рассматривались как богоугодное дело, благодаря чему удалось использовать — и это имело немаловажное значение — мощную покупательную способность духовенства в пропагандируемых им самим целях. Чего при этом действительно не было, так это продажи должностей в буквальном смысле этого слова, то есть чисто товарно-денежных отношений без примеси политики, поскольку Ричард меньше всего хотел передавать власть в руки тех, кто мог предложить лишь самую высокую цену. Такие люди, как Лоншан, Уолтер Руанский или Хьюберт Уолтер получили высшие должности не благодаря своему кошельку — Лоншану доверили королевскую печать за 3000 фунтов, хотя другой претендент давал за нее на 1000 фунтов больше, — принцип был совсем иной: король сам отбирал тех, кому мог доверять, а уж потом брал с них плату. И те охотно платили за предоставляемые им полномочия суммы, которые вполне могли себе позволить.

Когда же случалось обратное, то есть, предложение опережало королевский выбор и высокой должности добивались исключительно из честолюбивых побуждений, правила игры, разумеется, менялись. Ярким примером в этом отношении может служить королевский родственник епископ Гуго дю Пуисэ Данхемский, церковный иерарх, любивший пожить на широкую ногу и принимавший участие в возведении кафедрального собора. Отказавшись от участия в крестовом походе, он купил себе графство Нортумберленд, дополнив таким образом духовную власть, которой пользовался в том регионе, еще и светской, — ситуация, которую Ричард мог только приветствовать на шотландской границе, так как епископ с уже почти сорокалетним стажем был крупной политической фигурой. Говорят, вспоминая этот случай, король шутя сравнивал себя с искусным художником, который одним мановением руки превратил старого епископа в молодого графа. Гуго дю Пуисэ приобрел еще немало имений у короны, но его устремления были направлены к вершине политической власти — он хотел стать верховным судьей и в конце концов стал им. Но эту должность епископ занимал недолго. Вскоре окрепший политически Лоншан вытеснил его с поста верховного судьи. И так как тот неожиданно быстро смирился с этим, нетрудно было догадаться, что сам король не желал больше соблюдать достигнутую договоренность. Более того, Лоншан конфисковал еще и его недавно приобретенные имения, и хотя Ричард отчасти заступился за него, Гуго дю Пуисэ в итоге остался ни с чем, и его ненасытная жажда власти и приобретательства были использованы лишь в рамках широкомасштабной кампании по опустошению карманов нации. Как ни странно, но его отношения с Ричардом от этого совершенно не пострадали — они и в дальнейшем оставались такими же теплыми. По записям в Pipe Rolls видно, что епископ Данхемский на Михайлов день 1190 года, то есть спустя год после своих покупок, был должен казначейству 2000 марок, из чего можно заключить, что причиной многих конфискаций последних приобретений, сделанных там, где только представлялся случай, могла быть просрочка платежа, и Лоншан действовал, вероятно, строго по указанию короля, которого, естественно, не удовлетворяли неисполненные платежные обязательства. Ему нужны были реальные деньги, наличными, немедленно и как можно больше. И это могло бы отпугнуть немало потенциальных покупателей. Многим казалось, что бледный, тучный, со множеством мыслимых и немыслимых болячек, измотанный бесконечными походами король, каким его изображает Ньюбург, распродавая все налево и направо, и сам уже не верил в свое возвращение. Многие усматривали в складывавшейся ситуации исключительную возможность повыше вскарабкаться и побольше нахватать, и их расчет нельзя назвать неверным, поскольку покупную цену, казалось, сполна уже и не требовалось платить. Однако король, как обнаруживает Ньюбург, оказался хитрее и воспользовался спекуляциями спекулянтов себе на пользу.

Так или иначе, но вскоре всем стало ясно, что речь идет вовсе не об огульной распродаже короной должностей и имений. И пусть нас не вводит в заблуждение остроумное замечание Ричарда о том, что он бы продал и Лондон, если бы подвернулся приличный покупатель. Как мы уже убедились, Лоншан возвращал королю

не только попавшие не в те руки должности, но и поместья, причем большую часть из них он затем вновь пускал в оборот. Почему он так поступал, в общем-то не совсем понятно. Кроме чисто финансовой, можно допустить еще несколько причин: самодурство, о котором часто упоминается в источниках, страх утратить контроль над страной, реакция на криминальные действия или подозрения в криминальных намерениях тех, кто был лишен собственности, а может быть, секретная директива самого короля. Как сообщает Девиз, король в то время пробуждал у всех обращавшихся к нему просителей надежды на удовлетворение их жалоб и отсылал их назад к Лоншану, снабжая сопроводительными письмами обнадеживающего содержания. Нередко случалось, что в тяжбах обе стороны козыряли королевскими письмами в свою пользу. Это могло истолковываться по-разному — как проявление милости, в тех случаях, когда не было оснований отказывать в ней просителю, либо передачу дела на рассмотрение в обычные судебные инстанции или делегирование права на принятие решения верховному судье. Однако в особо важных случаях специальные уполномоченные короля зорко следили за тем, чтобы королевская воля истолковывалась верно. Имеется ряд бесспорных доказательств дублирования писем, когда вслед любезным посулам летели письма с недвусмысленными приказами. Поэтому следует весьма скептически относиться к утверждениям о том, что подобные противоположные изъявления монаршей воли могли вносить путаницу в английскую административную систему. Глава правительства Лоншан прекрасно понимал желания короля, а когда перестал, — не почувствовал, что время подавать в отставку, — то в сложившихся обстоятельствах это уже не играло никакой роли. Несомненно и то, что подобная практика значительно осложняла ему исполнение обязанностей. Необходимо признать и то, что Ричард сам в значительной мере способствовал его падению, поскольку ему удобно было иметь в лице Лоншана своеобразного козла отпущения и ненавистного для всех обиженных вымогателя, а сам он как бы стоял в стороне и в ознаменование предстоявшего отъезда раздавал милости направо и налево. Впрочем, это было вполне в духе его жизненных установок — быть добрым королем для как можно большего числа подданных. В конце концов это помогло сместить с должности сыгравшего свою роль верховного юстициария, и уход Лоншана действительно никак не отразился на репутации королевской власти. Удивительно, сколь многолик был тот, кому так часто приписывали «multum iratus» [46] . Но кроткое лицо Ричарда столь же подлинно, как и гневное. Из сообщений Гервасия о кентерберийском конфликте, происшедшем в первый год правления Ричарда, мы узнаем, что он был недоволен монахами Церкви Христа, открыто их запугивал и не скрывал этого. Знаем и о постоянном гневе, который вызывал у него его сводный брат Готфрид, назначенный епископом Йоркским, да и чего можно было ожидать, ведь все эти стычки происходили в «придворной» обстановке, то есть в атмосфере двусмысленности.

46

«Чрезмерную гневливость» (лат).

Факты, известные из других источников, вносят определенные коррективы в описание коварной игры в кошки-мышки, которую, со слов Гиральда, вел Ричард с ничего не подозревавшим Готфридом. Данного автора, бывшего придворного Генриха II, перешедшего после смерти последнего на службу к Ричарду, тем не менее, следует считать человеком, близко знакомым с придворными манерами. В его Vita Galfridi читаем, как после очередной ссоры Готфриду через третьих лиц становится известно, что король готов простить его, если тот пожертвует на крестовый поход, и как, узнав о твердом обещании Готфрида сделать это, Ричард любезно встречает его, ни словом не обмолвившись о деньгах, и как на следующий же день, когда он покидает двор, к нему посылают вице-канцлера с напоминанием поскорее внести обещанную сумму, а именно, 2000 марок, и как, не сумев собрать нужной суммы, Готфрид возвращается домой, и король вновь встречает его радостно, полагая, что тот привез с собой деньги, но, когда на следующий день оказывается, что это не так, Ричард вновь становится холодным и неприступным, даже не пытаясь скрыть своего недовольства.

Как мы уже установили, по крайней мере одной из причин политики лишения должностей и конфискаций, проводимой Лоншаном, был скрытый нажим на него со стороны Ричарда, нуждавшегося в средствах, и это подтверждается тем, что после отстранения его от должности верховного судьи, он остается канцлером и пользуется расположением короля. А в 1194 году Ричард избирает иной путь возвращения ранее розданных поместий, причем более радикальный. Вернувшись из Германии, он, по сообщению Ньюбурга, объявляет покупателям 1189–1190 годов, что уплаченные ими суммы были только займом, предоставлявшим им лишь право пользования, так что в тех случаях, когда внесенные средства превышают амортизационные отчисления, он готов возместить остаток, а о процентах на вложенные деньги не могло быть и речи, поскольку это было запрещено церковью. Но, поскольку для этого следовало представить расчет, никто, по-видимому, не воспользовался таким предложением. Эта версия возвращения и перераспределения проданного перед крестовым походом встречается лишь у единственного автора, но если до нас не дошли стенания толп людей, лишенных таким образом собственности, то, должно быть, существует какое-то объяснение того, почему мошенничество на государственном уровне рассматривалось лишь как оправданная обстоятельствами финансовая операция. Надо сказать, когда речь шла о хороших деньгах, Ричард никогда не стеснялся в выборе средств. Так, в 1198 году начинают использовать новую печать, так как старая, якобы, затерялась, и теперь надо было поставить ее на все до того выданные документы, естественно, уплатив за это пошлину. Это коснулось всех обладателей привилегий, но и такая фискальная уловка принимается безропотно. Еще, как известно, в 1194 году в Англии разрешаются рыцарские турниры, запрещенные до этого из-за опасения возможных беспорядков, и со всех пожелавших принять в них участие взималась подать. В этой связи мы узнаем о специальных военных налогах и о социально-революционной агитации, проводимой в 1196 году в Лондоне неким Вильгельмом Фитцем Осбертом по прозвищу «длиннобородый» и пользовавшейся успехом у бедноты, на плечи которой богатые горожане пытались переложить всю тяжесть государственных налогов. То, что удовлетворение потребности Ричарда в деньгах не встречало больше сопротивления, объясняется не только его укрепившимся положением, но, — и в этом ему не могут отказать даже его самые заядлые критики, — всеобщим пониманием того, что средства нужны были не для ведения роскошной жизни, а для достижения всеми признанной цели. Без приличной финансовой поддержки не могло быть и речи о существовании политически активного королевства да и масштабы деятельности целиком зависели от этого фактора.

Среди мероприятий Ричарда, направленных на обеспечение стабильности государства, важное место занимало решение кадровых вопросов, призванное подчеркнуть преемственность и непрерывность королевской власти и превосходство государственных интересов над личными. Как свидетельствует Говден, новый король оставил на службе верных слуг своего отца и в целом ряде случаев даже исполнил данные Генрихом II обещания. Вот ярчайший пример тому: Вильгельм Маршалл во время поединка между отцом и сыном сразил коня под будущим престолонаследником. И новый король наградил его за верность старому, женив на наследнице Пембрука и Стригвила, выполнив тем самым обещание Генриха II. Так мужественный, но бедный и уже немолодой рыцарь неожиданно становится самым богатым графом Англии, Уэльса и Ирландии и успеет еще верой и правдой послужить Иоанну, закончив жизнь регентом юного Генриха III. Награждая верных слуг своего отца, что вовсе не было само собой разумеющимся, Ричард между тем наказывает трех предателей из центральных районов Анжу, в последний момент оставивших его отца, чтобы присоединиться к престолонаследнику. За свое предательство они поплатились потерей имущества. Новый режим не вознес к вершинам власти, как это зачастую бывает, и личных фаворитов нового государя. Те же рыцари из свиты герцога Аквитанского, кто достиг богатства и положения в обществе — как, например, Андрэ Шовнинский, который, женившись на наследнице Шатору и Дэоля, получил в свое распоряжение важную пограничную область Берри, — обязаны этим не измене старому королю, а достоинствам, подобным тем, которыми обладал Маршалл, да и сам Ричард. Но, раздавая милости, Ричард не руководствовался лишь сыновним пиететом. В данном случае исполняя свое обещание, он ущемляет интересы Бодуэна Бетюнского — соперника Андрэ Шовнинского, хотя по воле Генриха II на названной наследнице должен был жениться Бодуэн Бетюнский. Тому же была обещана равноценная замена в самом ближайшем будущем, и вскоре он получает графиню и графство Омаль. Возвращение графу Лес-терскому его прежних владений, незаконно отобранных Генрихом II, также лишний раз подтверждает, что далеко не все решения старого короля рассматривались как неприкосновенные. Кроме перебежчиков, в немилость попадали и нечистые на руку чиновники: большинство шерифов и верховный судья Генриха II Ранульф Глэнвилль и анжуйский сенешаль. Королевскую милость они смогли себе вернуть лишь после уплаты крупных денежных штрафов. Решая финансовые вопросы, новое правительство проявляло отчетливое стремление навести порядок и в области права. Разумеется, в сложившейся ситуации выдвигаемая правовая концепция полностью отвечала интересам короля и моральная ценность его вассалов рассматривалась с точки зрения их полезности. В результате довольно значительное число своих подданных Ричард просто обманул — всех получивших от него жалованные грамоты, не имевшие никакой реальной ценности, по-видимому, считая, что их лояльность обусловлена корыстью и не особенно доверяя им, — на высокие должности же назначал лишь тех, кто успел доказать свою принципиальность. Для этого требовалась не только широта взглядов и умение поступиться своими личными симпатиями, но и государственная мудрость: в конце концов верность находящемуся вдалеке и только что пришедшему к власти монарху была прежде всего ничем иным, как делом принципа. Наверное, он прекрасно отличал подобных людей от прочих, и в Itinerarium особо подчеркивается его знание людей, выражавшееся в способности видеть насквозь своего собеседника, хотя, как мы уже успели убедиться, при назначении на ответственные должности он руководствовался не интуицией, а опытом. Значение этих качеств тем более очевидно, если представить себе последствия, которые могла вызвать ошибка: похоже, несмотря на многолетнее знакомство с Бекетом, Генрих II так до конца и не узнал его. Возможно, замечая в нем лишь недюжинные способности и преданность, он видел этого человека лишь с одной стороны, а именно, как прекрасного канцлера, но Бекет-архиепископ горько его разочаровал. Ричарду удалось избежать подобных разочарований. Впрочем, свобода церкви, которую отстаивал Бекет, уже давно перестала быть актуальной темой.