Риф, или Там, где разбивается счастье
Шрифт:
— Я собиралась выйти встречать тебя — тебя и Оуэна. Мисс Вайнер тоже собиралась, но потом не смогла, у нее разболелась голова. Боюсь, это из-за меня, потому что я так ужасно решала задачи на деление. Это очень плохо, да? Но ты пойдешь назад со мной? Нянька ничуть не будет против: она лучше пойдет пить чай.
Оуэн со смехом извинился под тем предлогом, что ему необходимо написать письма, а это, мол, еще хуже, чем головная боль, и нередко к ней приводит.
— Тогда ты можешь пойти написать их в кабинете Оуэна. Джентльмены всегда пишут там свои письма.
Она убежала вместе с собакой, а Дарроу
Он вошел, оставив дверь открытой, и сел за письменный стол. Чего только не было в этой приятной комнате, которая походила на кладовую в доме, где царили порядок и чистота. Тут хранилась всякая разнородная всячина: коробка из-под крикета и удочки Эффи, ружья Оуэна, его клюшки для гольфа и ракетки, цветочные корзинки и садовые инструменты его мачехи, даже пяльцы мадам де Шантель и старые номера «Католического еженедельника». Начало смеркаться, и вскоре косой отсвет на столе сказал Дарроу, что в холле появился слуга с лампой. Он достал лист почтовой бумаги и принялся писать что в голову взбредет, а вошедший слуга поставил лампу у его локтя и слегка подровнял кипу газет, валявшихся на диване. Когда его шаги замерли в глубине дома, Дарроу уронил голову на сцепленные ладони.
Вскоре на лестнице послышались другие шаги, замерли на мгновение, а затем миновали порог кабинета. Дарроу встал и вышел в холл, который был еще не освещен. В полутьме он увидел Софи Вайнер в шляпке и жакете у входной двери. Она остановилась, увидев его; рука ее была на задвижке; несколько мгновений они молчали.
— Вы видели Эффи? — внезапно спросила она. — Девочка пошла встречать вас.
— Она встретила меня только что, во дворе. И побежала дальше встречать брата.
Дарроу старался говорить как мог естественней, но ему самому казалось, что его голос звучит, как у актера-любителя в роли «кушать подано».
Ничего не ответив, мисс Вайнер отодвинула засов. Он молча смотрел, как дверь широко открылась, затем сказал:
— С ней ее няня. Они скоро придут.
Софи застыла в нерешительности, и он добавил:
— Я тут писал письма… не хотите зайти и поговорить немного? В доме никого.
Последние слова он сказал не подумав, но времени на размышление не было. Она помедлила еще секунду и переступила порог кабинета. За ланчем она села спиной к окну, и, кроме того, что она немного похудела, была не такой румяной и жизнерадостной, он не заметил в ней изменений; но сейчас, при свете лампы, падавшем на ее лицо, Дарроу поразила ее бледность.
«Бедняжка… бедняжка… боже мой, что она могла вообразить?» — подумал он про себя.
— Присаживайтесь… я хочу поговорить с вами, — сказал он и пододвинул ей кресло.
Кресла она как будто не увидела, а если и увидела, то осмотрительно предпочла выбрать другое. Он вернулся на прежнее место и уперся локтями в блокнот промокательной бумаги. Софи смотрела на него с дальнего конца стола.
— Вы обещали время от времени давать
Слабая улыбка только подчеркнула трагическое выражение ее лица.
— Разве? Не о чем было сообщать. Никаких исторических событий — как в счастливых странах…
Он помедлил, прежде чем спросить:
— Все же вы счастливы здесь?
— Была счастлива, — ответила она, сделав легкое ударение на первом слове.
— Почему вы сказали «была»? Вы точно не думаете уезжать? Таких добрых людей вы больше нигде не найдете.
Дарроу едва понимал, что говорит, но в ее ответе расслышал убийственную определенность.
— Полагаю, это от вас зависит, уеду я или останусь.
— От меня? — Он уставился на нее поверх разбросанных бумаг Оуэна. — Господи! Какого вы мнения обо мне, чтобы сказать такое?
В ответ — насмешливо-вопросительное выражение на ее несчастном лице. Она встала, отошла к окну и на секунду прислонилась к темной раме. И оттуда бросила ему:
— Не воображайте, что я хоть чуточку о чем-то жалею!
Он уперся локтями в стол и спрятал лицо в ладони. Это оказалось тяжелее, чертовски тяжелее, чем он ожидал! Доводы, увертки, оправдания, отговорки — все сразу забылось: он остался лицом к лицу с отвратительным фактом собственной низости. Он поднял голову и спросил наугад:
— Так ты уже давно здесь?
— С июня, да. Оказывается, Фарлоу тем временем искали меня, чтобы сообщить об этом месте.
Она стояла лицом к нему и спиной к окну, явно порываясь уйти и вместе с тем желая что-то сказать или ожидая услышать какие-то слова от него. Он чувствовал это ее ожидание и словно онемел. Что, черт возьми, может он сказать, что не прозвучит как оскорбление или насмешка?
— Твоя мысль о театре… значит, ты ее сразу отбросила?
— А, театр! — хмыкнула она. — Я не могу жить надеждой на театр. Приходится соглашаться на первое, что мне предлагают; я приняла это предложение.
Он сбивчиво продолжил:
— Я рад… чрезвычайно рад… что ты счастлива здесь… я думал, ты дашь мне знать, что я могу для тебя сделать… Теперь о театре… если ты все еще сожалеешь… если тебя что-то не устраивает здесь… я знаю нужных людей в Лондоне… наверняка смогу все устроить, когда вернусь…
Она подошла к столу, наклонилась и спросила чуть ли не шепотом:
— То есть ты хочешь, чтобы я уехала? Это так?
Он со стоном уронил руки:
— О боже! Как ты можешь так думать? Ты же знаешь, в свое время я умолял позволить мне сделать для тебя что могу, но ты и слышать не желала… и с тех пор я всегда хотел быть тебе полезным… сделать что-то, что угодно, помогать…
Она выслушала его, не шевелясь, даже стиснутые руки, которыми она упиралась в край стола, не дрожали.
— Если хочешь помочь мне, тогда… можешь помочь мне остаться здесь, — с напором негромко проговорила она.
В тишине последовавшей паузы ясно прозвучал клаксон автомобиля на дальнем подъезде к дому. Софи тотчас повернулась и, бросив последний испуганный взгляд на Дарроу, вылетела из кабинета и помчалась наверх. Он стоял неподвижно, ошеломленный ее последними словами. Значит, она боялась… боялась его… до смерти боялась! Это открытие потрясло его до глубины души…