Рим. Цена величия
Шрифт:
Колесница солнечного бога уже миновала середину неба, когда пресыщенные любовники наконец ослабили страстные объятия.
– Когда придет Домиций? Не хотел бы здесь с ним столкнуться, – сказал Ирод, рассматривая узор на потолке.
– Он не сказал, но, думаю, к вечеру. В базилике на форуме разбирают дело его дальнего родственника, и он сейчас там, – ответила Пираллида, теребя Ирода за бородку.
Он ласково отстранил ее руку:
– Что-то беспокоит тебя, моя прелестница. Доверься, я могу помочь советом или деньгами.
Гетера задумалась, стоит ли
– Любовь знатного и богатого Домиция льстит мне, он щедр в своей страсти, но она уже переходит все границы. Он жесток и необуздан, и временами я просто боюсь. Пока он не поднял на меня руки, но всем известно, что он избивал Агриппиниллу. Я уже жалею, что связалась с ним, потому что он стал неожиданным препятствием к цели, ради которой я и сблизилась с ним.
Агриппа повернулся и заинтересованно посмотрел в ее синие глаза. Впервые он видел ее настолько серьезной и озабоченной.
– Только не говори, что собираешься добиваться внимания императора.
Но по тому, как вспыхнули ее глаза, он понял, что угадал тайные мечтания гетеры.
– Можешь и не надеяться. Гай привязан к супруге, красота ее поистине божественна, и ни одна женщина в Риме не сравнится с ней.
Злоба исказила лицо Пираллиды.
– Я слыву самой прекрасной! – упрямо возразила она. – Толпы поклонников жаждут осыпать меня золотом лишь за один благосклонный взгляд.
– Но Юния Клавдилла не гетера, жаждущая драгоценностей и богатств. И только поэтому толпа воздыхателей не устремилась к ее дверям, а стоит у твоих. Не равняй себя с ней. – Агриппа постарался произнести это мягко, чтобы не обидеть девушку. – Твоя цель недостижима. Калигула, ранее слывший распутником, еще ни разу не осквернил супружеское ложе изменой. Можешь мне поверить.
– Не верю! Не верю! Не верю! – закричала Пираллида. – Никто еще не смог устоять перед моими чарами.
– Он устоит, – твердо сказал Ирод, намереваясь закончить разговор.
К чему этот пустой спор? Но что-то настораживало его. Ему очень хотелось убедить Пираллиду, почему-то он чувствовал, что возможное столкновение с Юнией грозит ей опасностью, хотя пока не мог понять, чем вызвано это щемящее чувство тревоги. Слишком много неясного в поступках Клавдиллы, слишком много событий и смертей вокруг нее. Первой в кровавом списке стала мачеха Юнии, Ирод уже знал, что странная болезнь быстро свела ее в могилу, вторым – Фабий Персик, третьим – Тиберий, ведь все знали, что он был еще бодр и крепок телом, несмотря на зрелые годы. А вот Гемелл, возможный наследник, по слухам, долгое время после возвращения с Капри в одних носилках с Юнией находился на пороге смерти. И Макрон о многом умалчивает, по-видимому, сожалеет о недавних откровениях и старается теперь поменьше общаться с Агриппой, хотя и живут они под одной крышей. Время, проведенное в тюрьме, не нагнать. Столько важных событий упущено, о скольком он еще не знает. И узнает ли?
Но Пираллида не собиралась сдаваться так легко, и Ироду ничего не оставалось делать,
LXIII
Агриппинилла умирала. Невыносимая боль выворачивала все внутри, казалось, ни живота, ни ног уже нет, они отмерли, отравленные ядовитым питьем, кровь заливала белоснежную простыню, а сердце бешено колотилось в груди, выталкивая проклятую новую жизнь, зачатую в несчастливый день. Но ни малейшего стона не слетало с запекшихся губ мечущейся женщины.
Испуганная Ливилла, заглянув утром в кубикулу сестры, ужаснулась страшной картине. Едва совладав с собой, чтобы не упасть в обморок, она спешно послала за Хариклом и Клавдиллой. И, как назло, их не оказалось во дворце. Теперь ей ничего не оставалось, как молиться сразу всем богам, класть холодные примочки на пылающий лоб сестры и с громким плачем гладить мокрые спутанные волосы. Рабыни-служанки в ужасе толпились у входа, но ни одна из них не знала, что делать в подобных случаях. Они шептались, что Агриппинилла сама приняла яд, чтобы смерть избавила ее от того позора, которому подверг ее вчера Домиций.
Но Ливилла и сама догадалась. Слезы катились из ее глаз, и она без конца вопрошала сестру, всматриваясь в ее бледное лицо с безумным, яростным взором:
– Зачем, милая, зачем ты сделала это? Гнев богов заставляет тебя страдать. Ты не имела права так поступать!
Но Агриппинилла молчала, продолжая судорожно выталкивать из себя потоки темной крови.
Она уже отреклась от своей жизни, как прежде приговорила к смерти зародившуюся в ней жизнь.
– Что ты пила? Отвечай немедленно! – кричала и плакала Ливилла, но сестра упорно не отвечала, корчась в страшных муках.
Наконец она с трудом разлепила посиневшие губы и тихо произнесла:
– Будь проклят!
И опять замолчала. Ливилла разразилась рыданиями. В кубикулу наконец-то вбежал запыхавшийся Харикл, по его высокому лбу катились капли пота.
– Говори! – кратко бросил он Ливилле.
Пока та сбивчиво объясняла, он в мгновение ока достал несколько флаконов и дал Агриппинилле отпить из одного. Смертельная бледность разлилась по ее лицу, она перестала биться и затихла.
– Ты убил мою сестру? – с ужасом произнесла Ливилла.
– Нет, прекратил ложные схватки. Она наглоталась настоя, чтобы выкинуть ребенка. И ей это удалось, но она не рассчитала дозу и могла изойти кровью. Глупая гусыня! Сколько времени она так лежит?
– Не знаю, – всхлипнула Ливилла, – я не сразу нашла ее.
– Сколько?
– Клепсидра показала два часа.
– Тогда еще не все потеряно для этой несчастной, – серьезно сказал Харикл и, склонившись, стал рассматривать кровавое пятно под Агриппиниллой. – Возьми, пусть еще отопьет два полных глотка, и положи лед на живот, а не на голову. – Он протянул Ливилле матовый флакон. – Может, нам удастся сохранить ее ребенка. По крайней мере, я не вижу характерных сгустков на простыне. Если она его потеряет, боги жестоко покарают ее. Вели от ее имени совершить жертвоприношения.