Римлянин 2
Шрифт:
— Я! — подошёл проходивший мимо арагонец.
— Вот, капитан дэ Уэска! — показал Таргус на крепкого телосложения ибера, вытянувшегося в стойке «смирно». — Обычный парень из арагонского города Уэска, кузнец по профессии, прибыл в Шлезвиг предложить нам свои навыки, но оказался невостребованным, ему бы так и уйти, не предложи вербовщик записаться в легион рядовым легионером. Когда это было, Сальвадор?
— В 1735 году от Рождества Христова, Ваше Высочество! — чётко ответил капитан де Уэска.
— Ну ты посмотри на него, Йозеф! — указал Таргус рукой на капитана. — Командует когортой, а это тысяча профессиональных
Таргус посмотрел на арагонца.
— Сын кузнеца, Ваше Высочество, — верно понял взгляд де Уэска.
— Понимаешь меня, Йозеф? — спросил Таргус у представителя крестьян в риксдаге. — Да у вас, я уверен, сыну кузнеца даже центурию не доверят! И ваши аристократы требуют, чтобы я сформировал легионы и поставил на командные должности исключительно знать! Ты же сам мне прочитал это! Это старый порядок, а у нас в легионе… Что у нас в легионе, капитан де Уэска?
— Всем глубоко плевать, кто твой отец и кто ты, только твои личные качества, способности и характер способны поднять тебя вверх по иерархии, Ваше Величество, — без раздумий ответил арагонец.
— Во-о-от, — поднял указательный палец Таргус, а затем перевёл его на Ханссена. — Ты что, хочешь, чтобы твои дети служили в легионе обычными легионерами без шанса стать чем-то большим?! Чтобы гибли в интересах знати, гнили в чужой земле ради того, чтобы состарившийся ты надеялся на крошки с барского стола?! Ты этого хочешь?!
Тон вопросов Таргуса был обвинительно-угрожающим.
— Нет, Ваше Высочество! — испуганно ответил Йозеф Ханссен.
— Тогда сейчас же возьми себя в руки и не позволь этому случиться!!! — проорал ему в лицо Таргус, а затем резко успокоился. — Необязательно устранять знать насовсем. Можно ведь сделать так, чтобы они не смогли участвовать в следующем заседании риксдага, ведь так?
— Да, Ваше Высочество, — после небольшой паузы кивнул Ханссен.
— Так позаботься о том, чтобы всё так и произошло, — развернул его в сторону нервно ожидающей конца переговоров делегации. — Если аристократы смогут саботировать заседание, то ни о каком воцарении на престоле и, соответственно, соблюдении условий не может быть и речи. Я просто возьму Стокгольм, мы заключим мирный договор, а вы будете искать себе нового короля, в тщетной надежде, что он сможет дать вам столько же, сколько могу я. Иди и не забывай об этом, когда будешь принимать определённые решения по аристократическому вопросу.
Погруженный в тягостные думы, представитель крестьянства в риксдаге Йозеф Ханссен ушёл, а Таргус внутренне улыбнулся и направился в свой шатёр.
Мнения по текущей ситуации он ещё не выработал.
С одной стороны, это крупное королевство, где есть какая-никакая промышленность, остатки былой роскоши, но всё же. Есть человеческий ресурс, который ещё не восстановился после Великой Северной войны, но в Швеции людей всяко больше, чем в Шлезвиге, даже несмотря на то, что в него последние лет пять буквально щемятся эмигранты из других «имперских» земель.
Да, людей много, но эти люди — сканды.
На простолюдинов плевать, они ему ничего не сделали и сделать не могли, триггерный социальный слой для Таргуса — скандская знать. Это они виноваты. Они разрушили его жизнь, пусть не конкретно местные скандские аристократы, но это для него не особо важно.
В душе Таргуса вновь начала подниматься горячая волна ненависти. Хотелось взять чью-то шею и сломать её.
Он ненавидящим взглядом посмотрел на длинную процессию удаляющихся в сторону Стокгольма заседателей риксдага…
На фоне горожане продолжали старательно славить его.
«Рассчитывают, что всё обойдётся…» — зло подумал Таргус, глядя на машущих платочками и весенними цветами людей. — «Не обойдётся».
И тут, в процессе обдумывания печальной судьбы населения Швеции, его посетила гениальная в своей простоте мысль.
— Человек живет не в стране, он живет внутри языка, — тихо прошептал он слова выдающегося мыслителя Эмиля Чорана. — Родина — это язык и ничего больше.
Он не читал его труд «Признания и проклятия», но эту глубокую цитату слышал от меча Аркима. Тот вообще легко мог называться мечом-философом, потому что был очень хорошо образован, каким-то сверхъестественным образом получая в снах образы чьей-то чужой жизни. Явление было странным, но очень полезным. В долгих вечерних беседах с этим говорящим мечом, Таргус постигал чужую философию и проникался ею. Она была очень непохожа на римскую философию, которую он изучал в лицее и затем в институте. В иных мирах люди тоже думают, терзаются, страдают, делают какие-то свои, другие выводы и строят на этом свою, уникальную философию.
Но цитату Эмиля Чорана Таргус вспомнил не просто так.
Он решил: он возьмёт власть над Швецией.
И сделает со шведами нечто худшее, нежели обычный и уже порядком заезженный геноцид, который легко может не сработать.
Уничтожить народ очень сложно. Ты можешь попытаться убить всех его представителей, но это очень сложно и ненадёжно, ведь обязательно найдётся дыра в земле, где выжившие расплодятся и нанесут ответный удар. У Таргуса не было опыта подобных действий, нет, на самом деле был, только он опустошил целые миры, шесть штук за раз, но там была уникальная ситуация и решение принимал совсем не он…
Так или иначе, но опыта геноцида в «ручном режиме» у него не было и более того, он не собирался его устраивать. Это глупо и непродуктивно, к тому же, у него есть убеждения, некоторые из которых прямо противоречат практике уничтожения целых народов. Нет, если надо будет, он это сделает, с крымскими татарами он даже дал себе такое обещание, если они не смогут интегрироваться в его порядок ведения дел, но без крайней нужды в этом нет никакого смысла.
Он придумал кое-что похуже для всех скандов.
Романизация или смерть.
Только это будет не, как любят говорить американцы, «safe and softly» романизация, а кое-что в духе Старой Республики.
Одно время у Рима стало слишком много неосвоенных земель, граждан отчаянно не хватало, почувствовавшие слабину варвары начали восставать, поэтому Сенатом была принята реформа, нацеленная на решение данной проблемы.
Одолженные легионы, когда большая часть мужского населения, где-то 80 %, отправляется служить в учебных легионах и через десять-пятнадцать лет возвращается в родные края полностью романизированными и совершенно не чувствующими себя немытыми варварами — это лишь мягкий отголосок былой программы жёсткой романизации.