Римлянка

Моравиа Альберто

— Да, — тихо отозвалась я, — во всяком случае, это все признаки любви.

Он долго молчал, а потом сказал без всякой бравады, с какой-то покорностью:

— И во всем остальном я точно такой же… ничего не люблю и ни во что не вкладываю всю душу… рассудком я сознаю, как надо поступать, но порой, даже делая что-то, остаюсь холодным и безучастным… Так уж я устроен, и, наверно, мне не удастся себя переделать.

Я собрала все свои силы и ответила:

— Мне ты и такой нравишься… не беспокойся.

Я нежно обняла его. Но дверь отворилась, и старая служанка, заглянув в комнату, позвала нас к столу.

По коридору

мы прошли в столовую. Я до мелочей запомнила и эту комнату и людей, так как мое восприятие в тот момент было столь обострено, что все отпечаталось в моей памяти, словно на фотопластинке. Мне казалось, я не действую, а грустно взираю со стороны на свои действия широко раскрытыми глазами. Возможно, в этом и состоит влияние, оказываемое реальной действительностью, которая вызывает в нас чувство протеста, которая заставляет нас страдать и которую мы так хотели бы изменить.

Вдова Медолаги почему-то показалась мне очень похожей на черную инкрустированную перламутром мебель, стоявшую в ее собственной гостиной. Это была пожилая женщина внушительного вида, с обширным бюстом и массивными бедрами. Она была одета во все черное, ее широкое поблекшее лицо с темными кругами под глазами было подернуто как бы перламутровой бледностью и окаймлено черными, очевидно крашеными, волосами. Она стояла у стола и с угрюмым видом разливала суп. Лампа с противовесом была спущена вниз, к столу, освещая грудь вдовы Медолаги, похожую на огромный блестящий черный тюк; лицо же ее оставалось в тени. Поэтому глаза с темными кругами на белом лице производили впечатление карнавальной шелковой полумаски. Стол был небольшой, и с каждой стороны стояло по прибору. Дочь вдовы уже сидела на своем месте, и, когда мы вошли, она даже не встала.

— Синьорина сядет здесь, — заявила вдова Медолаги, — как зовут синьорину?

— Адриана.

— Смотрите-ка, так же, как и мою дочь, — небрежно заметила синьора, — итак, у нас две Адрианы.

Разговаривала она сдержанно, не глядя на нас, и было ясно, что мое присутствие пришлось ей не по вкусу. Я уже говорила, что я почти совсем не пользовалась косметикой, не красила волосы перекисью, одним словом, по моей внешности никак нельзя было догадаться о моей профессии. Но то, что я бедная девушка из народа, это, конечно, было заметно, да я и не собиралась этого скрывать.

«Кого это он приводит в мой дом? — должно быть, думала синьора Медолаги. — Притащил какую-то плебейку».

Я села и посмотрела на девушку, которую звали так же, как меня. Она была ровно вполовину меньше меня ростом, и соответственно меньше были ее голова, грудь, бедра и все остальное. Худенькая, с жидкими волосами, с маленьким овальным личиком, она смотрела на меня большими испуганными глазами. Я заметила, что под моим внимательным взглядом она потупила глаза и опустила голову. Я решила, что она стесняется, и, желая нарушить ледяное молчание, заговорила:

— Вы знаете, мне всегда кажется странным, что кого-то зовут так же, как и меня, и что я совсем не похожа на этого человека.

Сказала я это просто так, чтобы завязать разговор, и признаюсь, начала его не очень-то умно. К величайшему удивлению, я не получила ответа. Девушка вскинула на меня свои большие глаза, вновь склонилась над тарелкой и продолжала молча есть. Тогда внезапно и ярко в моем мозгу вспыхнула истина: девушка вовсе не смутилась, она испугалась. Испугалась меня. Ее испугала моя красота,

которая вдруг вторглась в их затхлый, пыльный дом, подобно розе, расцветшей среди паутины, ее испугало мое присутствие в этой комнате, словно я занимала слишком много места, хотя сидела тихо и спокойно, но более всего ее испугало мое простое происхождение. Конечно, богатые не любят бедных, но не боятся их, а с высокомерным и самодовольным видом держатся от них подальше; но если бедняк благодаря воспитанию или происхождению обладает повадками богатого, то он боится и сторонится настоящих бедняков, как человек, который боится заразиться какой-либо болезнью от тех, кто уже поражен ею. Медолаги не были богатыми людьми, иначе они не стали бы сдавать комнаты; они были бедны, но не признавались в этом, и присутствие бедной девушки, которая не скрывала своего положения, казалось им и опасным и оскорбительным. Кто знает, какие мысли мелькали в голове дочери синьоры Медолаги? Возможно, она думала: ишь ты, разговорилась тут, хочет, видно, подружиться со мною, теперь от нее не отделаешься. Я сразу поняла это и решила не открывать рта до конца ужина.

Но мать держалась непринужденнее, скорее всего, просто из любопытства решила поддерживать беседу.

— Я и не знала, что у вас есть невеста, — сказала она, обращаясь к Мино, — давно это случилось?

Она жеманно поджимала губы и разговаривала, выглядывая из-за своего огромного бюста, как из окопа.

— Месяц тому назад, — сказал Мино.

И правда, мы познакомились месяц назад.

— Синьорина из Рима?

— Не то слово! Семь поколений жили здесь.

— А когда вы поженитесь?

— Скоро… как только освободится дом, где мы собираемся жить.

— Ах… вы уже присмотрели дом?

— Да, небольшая вилла с садом… и с башенкой… очень уютная.

Мино насмешливым тоном описывал ту маленькую виллу, которую я ему показала на аллее возле нашего дома. Я сказала:

— Если мы будем ждать, пока освободится тот дом… то, боюсь, мы никогда не поженимся.

— Пустяки, — весело отозвался Мино. Он, кажется, окончательно пришел в себя, и даже лицо его чуть-чуть порозовело. — Ты ведь знаешь, что дом освободят в назначенный срок.

Я не люблю разыгрывать комедий, поэтому промолчала. Служанка переменила тарелки.

— Виллы, синьор Диодати, — начала вдова Медолаги, — имеют свои преимущества, но и свои неудобства… они требуют массу прислуги.

— Зачем нам прислуга? — сказал Мино. — В этом нет нужды… Адриана намерена сама выполнять работу кухарки, горничной, экономки… не правда ли, Адриана?

Синьора Медолаги смерила меня взглядом и произнесла:

— По правде сказать, синьоре некогда думать о кухне, об уборке комнат и постелей… У нее полно других забот… но если, конечно, синьорина Адриана привыкла… то тогда…

Она оборвала фразу и обратила свой взор на тарелку, которую ей протягивала служанка.

— Мы не знали, что вы придете… и смогли добавить к столу только несколько яиц.

Я сердилась на Мино, сердилась на эту женщину и чуть было не сказала: «Да, я привыкла… привыкла выходить на панель». А Мино был весел и возбужден, он непринужденно налил себе вина, потом мне (синьора Медолаги не спускала с бутылки беспокойного взгляда) и продолжал:

— Но Адриана ведь не синьора… и никогда ею не будет. Адриана всегда сама стелила постели и убирала комнаты… Адриана — девушка из народа.