Римская диктатура последнего века Республики

Чеканова Нина Васильевна

Конечно, было бы нелепо отрицать очевидное — то, что набор полномочий и почетных титулов делал Цезаря хозяином в народном собрании. Однако точность требует сделать оговорку: с самого начала своей политической карьеры, и особенно в период диктатуры, Цезарь, противопоставив себя влиятельной сенатской аристократии, сделал своим политическим партнером комиции. Приведенные нами примеры показывают, что это партнерство имело односторонний и демагогический характер. Но Цезарь был заинтересован в нем и стремился самыми различными средствами закрепить его. Он пытался решить основные социальные проблемы римского общества (впрочем, эти вопросы будут рассмотрены нами отдельно). Цезарь широко использовал различные пропагандистские меры, в том числе и традиционные для Рима формы публицистики — публикацию senatus et populi Romani diuma acta и собственных сочинений, переписку с влиятельными римскими политиками, например с Цицероном, и своими друзьями, например с Саллюстием и др. Не вызывает сомнения, что в начале гражданской войны Цезарь использовал идею согласия — concordia, которую активно пропагандировал Цицерон. Правда, необходимо отметить, что в отличие от Цицерона Цезарь стремился не примирить людей, партии и сословия, а подчинить их своей воле. Важная пропагандистская роль, безусловно, отводилась письмам Саллюстия. Относительно них существует обширная исследовательская литература^{544}. Большинство исследователей признает их подлинность, хотя есть авторы, высказывающие сомнение в авторстве Саллюстия. Например, Р. Этьен считает, что письма были инспирированы самим

Цезарем и имели явно пропагандистский характер^{545}. Не обращаясь в данном случае подробно к этой проблеме, отметим, что кто бы ни был здесь инициатором или автором, письма имели процезарианский характер и, во-первых, противопоставляли деятельность Цезаря мероприятиям Помпея и помпеянцев в невыгодном для последних свете (Sail. Ер., II, 3); во-вторых, задачи упрочения и укрепления государства прямо связывали с именем Цезаря (Sail. Ер., II, 4, 4; 13; I, 1, 7—8; 6); в-третьих, рисовали картину разложения республиканской государственной власти и общественной жизни и оправдывали концентрацию власти в руках одного человека (Sail. Ер., II, 5, 10; I, 5, 4—7); наконец, предлагали имперскую программу реформ. Содержание писем совершенно явно указывает на то, что они были рассчитаны на общественный резонанс (Sail. Ер., II, 12, 3; I, 3, 4; 8, 9) и не только объясняли политическую позицию Цезаря, но и закрепляли в сознании римлян мысль о необходимости и целесообразности его действий. Следствием подобной пропаганды должно было стать закрепление личного авторитета Цезаря в среде римского гражданства и еще большее усиление его влияния в комициях.

Однако важнее был другой фактор массовой поддержки — присутствие в Риме легионеров Антония, Долабеллы и самого Цезаря. В середине I в. римские легионы утратили чисто римский характер и более чем наполовину состояли из италиков и даже провинциалов. Аппиан, например, писал, что в Фарсальском сражении столкнулись друг с другом 70 тыс. человек. При этом он подчеркивал, что это были италийцы — (Арр. В. С., II, 70). Присутствие цезарианских легионов в Риме меняло характер народного собрания — комиции приобретали имперские черты, представляли интересы не только римской общины, но всего населения, объединенного римским империем. Важно обратить внимание и на другую сторону этого явления: для эффективной работы такого народного собрания требовались жесткая воля и контроль. Это неизбежно усиливало роль и влияние в комициях победоносного императора.

Важной составляющей государственно-административной политики Цезаря является организация исполнительной власти и его отношение к римской магистратуре. Мы уже говорили ранее о вивисекциях над исполнительной властью в период диктатуры Цезаря. Сейчас еще раз обратим внимание на то обстоятельство, что, сохранив традиционную систему магистратур, Цезарь поставил магистратскую власть под свой контроль^{546}. Реформы, которые он проводил, не меняли качественно структуру исполнительной власти, а лишь количественно расширяли управленческий аппарат: было увеличено число преторов до 16, квесторов до 40 и эдилов до 4 (Suet. Iul., 41). Это было вызвано расширением социально-политической практики: необходимостью ускорить судопроизводство и облегчить деятельность муниципальных администраторов. Кроме того, подобные меры имели исторический прецедент — сулланские реформы. Цезарь создал лишь одну новую структуру — в 46 г. назначил 8 городских префектов (praefecti urbi) с полномочиями преторов, но уже в 45 г. ввиду общественного недовольства, вызванного этим нововведением, он вернулся к традиционной магистратуре (Cic. Ad Fam., VI, 8, 1; Dio Cass., XLIII, 48). Итак, не меняя структуры исполнительной власти, Цезарь придал ей имперский характер: полномочия магистратов оказались раздробленными и для организации их работы необходима была направляющая сила. Собственно в Риме магистратура была поставлена под личный контроль Цезаря и ограничена его личными полномочиями. Показателем того, насколько слабой и подконтрольной Цезарю была исполнительная власть, является пренебрежение диктатора процедурой выборов должностных лиц. Во-первых, они осуществлялись практически с опозданием на год, летом или осенью того года, в который магистраты должны были управлять. Во-вторых, выборы были несвободными и имели фиктивный характер, поскольку Цезарь обладал правом назначать, должностных лиц по своему желанию и даже на несколько лет вперед.

Немаловажное значение в плане организации исполнительной власти играла реформа календаря и роспуск профессиональных и религиозных коллегий. Эти меры должны были ограничить политические махинации во время избирательных кампаний и возможности достижения высших государственных должностей для неугодных Цезарю или вообще радикально настроенных политиков (Plut. Caes., 59; Dio Cass., XLIII, 26)^{547}. Необходимо подчеркнуть созвучие этих реформ имперскому мышлению Цезаря: социально-политическая жизнь формировавшейся Империи была не просто поставлена под контроль государственной власти (в лице Цезаря), но стала протекать по единому времени.

В целом, оценивая политику Цезаря в государственно-административной сфере, можно отметить две параллельно развивавшиеся тенденции. Оформление и укрепление личной власти Цезаря определило развитие принципов территориальной монархии. Вместе с тем сохраняла значение и некая консервативно-охранительная тенденция: Цезарь не стремился уничтожить республику, он хотел привести ее в соответствие с требованиями времени и собственной волей, насколько он «улавливал» эти требования. Цезарь оставался римским гражданином, и, по словам Р. Сайма, даже, может быть, более чем это принято считать^{548}. Понятие res publica по-прежнему представляло для него определенную ценностью, правда, уже не как «общественное дело», а как государство, которое нуждалось в сильной авторитарной власти^{549}. При всем при этом сам Цезарь отчетливо понимал, что связал своею властью римские территории и римское общество и таким образом утвердил относительный порядок, что его смерть повергнет государство в новые гражданские войны (Suet. Iul., 86, 2).

В определении характера внутренней политики особое значение имеет проблема преемственности власти. Хотя в античной историографии нет прямых ссылок на наличие у Цезаря династических планов, можно тем не менее допустить, что современники считали преемственность его полномочий не вполне законным, но возможным актом. Так, например, рассматривал свое положение после мартовских ид 44 г. Марк Антоний, который был при диктаторе начальником конницы. На 44 г. он был избран консулом, но трактовал свои властные полномочия расширительно ^{550} . Законный наследник Цезаря — Октавий, начиная свою политическую карьеру, не столько акцентировал внимание римско-италийского гражданства на конкретной (материальной) стороне завещания Цезаря, сколько старался придать предсмертной воле диктатора политическое содержание. По выражению В. Шмиттеннера, Октавий «сделал из завещания Цезаря то, что сделал» ^{551} . Солдаты и ветераны-цезарианцы смотрели на Антония и на Октавия как на политических преемников убитого императора. При этом чаще всего предполагалось, что у Октавия больше оснований для подобных претензий: в Брундизии легионы устроили ему торжественную встречу как «сыну Цезаря» (Арр. В. О, III,11). Позднее с подобным отношением он сталкивался по всей Италии. В современной исследовательской литературе не существует однозначного мнения относительно того, намеревался ли Цезарь стать основателем правящей династии. Ряд исследователей допускает наличие династических планов в политике Цезаря ^{552} . [65] Следует, однако, иметь

в виду, что подобные выводы делаются чаще всего не на основе анализа отношения самого Цезаря к конституционным проблемам, а на основе ретроспективной характеристики событий, последовавших за мартовскими идами 44 г., которые в процессе развития наметившейся монархической тенденции приобретают особое значение. Умозрительно можно допустить, что пребывание Цезаря на Востоке, особенно в Египте, могло оказать определенное влияние на его политическое мышление. Однако надежных источников, позволяющих говорить о желании Цезаря основать в Риме династию наподобие восточных, у исследователей, как нам кажется, нет. В данном случае могут иметь значение, по крайней мере, три аргумента. Первый состоит в том, что даже у оппозиционно настроенной части римского общества сохранялись надежды на восстановление республиканских основ власти. Известно, что Цицерон в начале 45 г. был намерен предложить Цезарю ряд реформ и даже написал ему письмо, а Марк Брут написал памфлет в поддержку диктатора в ответ на обвинения в смерти Марцелла (Cic. Ad Att., XII, 51; XIII, 2; 26, 2; 27, 1). Второй аргумент — сам Цезарь, судя по его действиям, не знал, как решить сложную конституционную проблему. Он, с одной стороны, действовал как авторитарный правитель, стремился удержать контроль над армией, сохранить свои чрезвычайные полномочия; с другой — страстно отрицал, что стремится к царской власти или тирании (Suet. Iul., 79; Арр. В. О, II, 108), отказался от 10-летнего консулата (Арр. В. О, II, 106—107), допускал на государственные должности оппозиционных политиков, в угоду республиканцам принял ряд законов, частично ограничивавших его властные полномочия, например, lex de partitione comitiorum (Cic. Phil., VI, 16; Dio Cass., XLIII, 51); проведенные им социальные реформы имели консервативный оттенок. Наконец, третий аргумент — в своем завещании, составленном в виду парфянского похода, Цезарь не касался конституционных проблем; он лишь распорядился имуществом, назначил наследников, усыновил и передал свое имя внучатому племяннику Гаю Октавию, назвал опекунов сына, если таковой родится (Suet. Iul., 83). Все это дает основание полагать, что у Цезаря не было оформленных династических планов.

65

Принципиально против подобного тезиса выступал еще Б. Низе, считавший, что власть Цезаря была личной, а о ее наследовании не было и речи, см.: Низе Б. Очерк римской истории… С. 307.

Дестабилизация римской жизни и дезинтеграция римского общества, усиленные борьбой Цезаря и Помпея за власть, диктовали необходимость организации не только центральной, но муниципальной и провинциальной власти. События гражданской войны еще раз наглядно продемонстрировали, что Рим не может стабильно существовать вне связи с Италией и провинциальной периферией. Цезарем эта идея была осознана, прежде всего, в военно-стратегическом контексте. Не случайно еще во время первого консулата он восстановил права Капуи (Vell., II, 44, 4), жители которой потеряли самоуправление во время 2-й Пунической войны за поддержку Ганнибала (Cic. Leg. agr., 1,19, 2; Liv., XXVI, 16, 7—12). В годы гражданской войны Цезарь отчетливо понимал, насколько значимой является позиция муниципиев и провинций (Flor. Ер. bell., II, 13, 84—134). Во-первых, война велась на всей территории, объединенной римским империем. Во-вторых, не только римское гражданство, но все народы, общины и государства, связанные с Римом союзническими договорными отношениями, оказались втянуты в решение проблемы римской власти (Plut. Caes., 33; 36).

Одним из первых мероприятий Цезаря — диктатора территориально-административного плана была перепись населения (Suet. Iul., 41, 3; Арр. В. С., II, 102). И по процедуре, и по результатам эта перепись отличалась от традиционных республиканских акций. Она была осуществлена не на Марсовом поле, как обычно, а по кварталам и через домовладельцев. Таким образом, гражданский статус признавался лишь за теми римскими гражданами, которые либо имели собственное жилье, либо были нанимателями. Таковых оказалось 150 тыс. человек (Liv. Per., 115; Suet. Iul., 41, 3), что соответствовало примерно половине населения Рима до гражданской войны (Арр. В. О, II, 102, 25—26). Одновременно Цезарь вывел 80 тыс. человек во внеиталийские колонии (Suet. Iul., 42). Вероятно, это были люди, не прошедшие имущественный ценз, а потому не попавшие в общий список. Имея в виду отношение Цезаря к проблеме римского гражданства, о чем речь пойдет чуть далее, можно предположить, что, люди, не прошедшие имущественного ценза, не были лишены гражданского статуса, но были на формальном основании выселены из Рима. Осуществляя перепись и последующую внеиталийскую колонизацию, Цезарь решал сразу несколько проблем: формально восстанавливал традиционное понимание гражданства; ослаблял взрывоопасную социально-политическую ситуацию в Риме; укреплял римско-италийские взаимоотношения и доверие италиков к самому себе (поскольку вывод колонистов не затрагивал интересов жителей Италии). Вместе с тем следует заметить, что проведенные мероприятия развивали не столько принцип республиканского гражданства, сколько имперского подданства: с признанием римского гражданского статуса человек, согласно традиционным общинным нормам, включался в сферу действия римского гражданского права, т. е. в сферу конкретно ограниченного законами и территорией юридического пространства, в пределах которого он обладал полной правовой автономией (Cic. De leg., I, 12—33)^{553}. Законы Цезаря определяли юридическое пространство имущественно-правовыми отношениями государства и гражданина вне зависимости от территориального положения последнего.

Перепись показала, что в ходе гражданских войн произошел резкий демографический спад: по сведениям античных авторов, численность римских граждан сократилась с 320 тыс. до 150 тыс. человек (Plut. Caes., 55; Suet. IuL, 41, 3; ср.: Арр. В. С., II, 102, 25—26). Цезарь сделал попытку восстановить римское гражданство. Для улучшения демографической ситуацию он ввел награды для многодетных семей; запретил бездетным женщинам роскошь; пытался остановить миграцию, запретив не состоявшим на военной службе гражданам старше 20 лет и моложе 40 лет покидать Италию более чем на 3 года (Suet. Iul., 42).

Однако гораздо более радикальным способом решения демографической проблемы выступала активно используемая Цезарем практика предоставления прав римского гражданства провинциалам. Еще в 49 г. жителям Транспаданской Галлии, получившим ранее от Помпея Страбона — отца Помпея Магна — права латинского гражданства, Цезарь по lex Iulia de civitate Transpadanis danda (Tac. Ann., XI, 24; Dio Cass., XLI, 36) предоставил римское.

Только эта акция, по подсчетам А. Б. Егорова, увеличила общее число римских граждан примерно на 1/5.^{554} Некоторое время спустя в соответствии с lex lulia de civitate Gaditanis danda Цезарь даровал права римского гражданства жителям испанского города Гадес (Liv. Per., 110; Dio Cass., XLI, 24). В ходе гражданской войны он многократно прибегал к подобной практике — предоставлял гражданство и отдельным персонам, и целым общинам. Разумеется, это имело конкретную политическую цель — подорвать влияние Помпея и укрепить собственный авторитет. Но все-таки объективно эти акции увеличивали численность римского гражданства и создавали очень важный прецедент территориальной интеграции всего населения формировавшейся державы на основе принципа единого гражданского статуса и личной связи с Цезарем — носителем высшей исполнительной власти. Кроме того, они имели и непосредственные территориально-административные результаты: распространение римского гражданства на Транспаданскую Галлию завершало процесс территориального объединения Италии и создавало условия для введения здесь единого политического устройства, а предоставление гражданских прав провинциалам и внеиталийская колонизация не могли не способствовать широкому распространению римско-италийской муниципальной системы. Это было дополнительным фактором интеграции Рима, Италии и римских провинций в единую территориальную державу. Ретроспективные оценки этих мероприятий, данные, например, Тацитом, позволяют предполагать, что их имперский характер был очевиден преемникам Цезаря, по крайней мере в середине I в. н. э. (Тас. Ann., XI, 24).