Римская диктатура последнего века Республики
Шрифт:
Консульский империй и полномочия диктатора были усилены присвоением Цезарю дополнительных правовых прерогатив. В 45 г. Цезарь получил трибунскую неприкосновенность — sacrosanctitas (Liv. Per., 116; Арр. В. С., II, 106; Dio Cass., XLII, 20). Опубликованное относительно недавно мнение О. С. Метушевской о том, что таким образом Цезарь ограничился принятием лишь начальных прав трибунов, т. е. не получил законодательной инициативы{507}, представляется неоправданным. Опираясь на трибунскую неприкосновенность, он имел реальную возможность вмешательства в решения любого магистрата, а это наряду с полномочиями диктатора и консула предоставляло ему абсолютную полноту власти, в том числе и законодательной, в административно-гражданской и военной сферах. Показательно при этом следующее обстоятельство: сам Цезарь не проявлял личного интереса к трибунату, а к народному собранию и народным трибунам относился с явным пренебрежением (Plut. Caes., 61; Suet. Iul., 79). Коллегия народных трибунов продолжала избираться, но в их числе неизменно были доверенные лица Цезаря, что обеспечивало дополнительный контроль диктатора над трибунами.
В 46 г. Цезарь получил полномочия цензора на двойной срок, т. е. на 3 года. Поскольку цензоры избирались на 5 лет, следует думать, что он в течение 10 лет мог контролировать и по своему усмотрению менять состав сената (Cic. Ad Fam., IX, 15,15; 26, 3; Suet. Iul., 76; Dio Cass., XLII 1,14, 4). Кроме того, в качестве «блюстителя нравов» Цезарь выступал хранителем традиции, обычаев и правовых норм, что придавало ему в глазах общественного мнения особый авторитет{508}.
В 45 г. ему было присвоено постоянное (Suet. Iul., 76) и к тому же наследственное (Dio Cass., XLIII, 44) звание imperator, которое стало его преноменом. Т. Моммзен, безусловно, ошибался, когда утверждал, что положение Цезаря как главы государства не могло определяться ни консулатом, ни диктатурой. Лишь императорский титул,
60
В данном случае мы не согласны с утверждениями С.И. Ковалева и М. Гранта о том, что титул imperator стал основой высшей военной власти и в конечном счете — основой военной империи. Это был в большей степени фактор морального, нежели государственно-правового порядка (см.: Ковалев С. И. История Рима. С. 447; Grant M. From imperium to auctoritas. A historical study of the aes coinage in the in the Roman empire 49 В. С — 14 A. D. Cambridge, 1946. P. 409—411).
Наконец, должность верховного понтифика, в которой Цезарь состоял с 63 г., придавала его власти и положению в римском обществе особый сакральный характер, а легитимно закрепленные за ним почетные титулы и звания: титул отца отечества, почетное место в театре, изображение среди статуй римских царей, переименование месяца квинтилия в июль, объявление Дня рождения и дней боевых побед праздничными (Suet. Iul., 76, 1; Арр. В. С., II, 106; Dio Cass., XLIII, 14, 6; XLIV, 4, 4) — возвеличивали славу и авторитет{511}.
Положение Цезаря определялось не только официально предоставленной компетенцией и легитимно закрепленными почестями, но и реальным влиянием — опорой на «личную партию», армию и поддержку широких и разнородных в сословном отношении масс{512}. Именно эти силы составляли его опору в борьбе за власть, и именно они обеспечивали его реальное политическое превосходство.
К началу 44 г. римская государственная система была приведена к относительной норме: государственно-правовое положение и прерогативы власти Цезаря были определены, избраны должностные лица, назначены провинциальные наместники, стабилизирована ситуация в Риме, Италии и провинциях. На наш взгляд, именно с этого времени отчетливо обозначилось исключительное положение Цезаря в Риме и Римской державе, авторитарный характер его власти. Мы делаем такое заключение, исходя из ряда обстоятельств. Во-первых, именно так власть Цезаря стала восприниматься римским общественным мнением. Еще в 46 г. Цицерон писал своему другу Луцию Папирию Пету о «новом Риме», где все зависит от воли одного человека, где больше нет законов и нет свободы (Cic. Ad Fam., IX, 16). Окончательная победа Цезаря над помпеянцами при Мунде в 45 г. внушила римлянам еще больший страх (Арр. В. С., II, 106). Сервий Сульпиций Руф писал в это время своему другу Цицерону: «У нас отнято силой то, что дорого нам не менее, чем нашим детям — родина, уважение, достоинство, почет — еа nobis erepta esse quae hominibus non minus quam liberi cara esse debent, patriam, honestatem, dignitatem, honores omnis» (Cic. Ad Fam., IV, 5, 2). К 44 г. в Риме получили распространение слухи о стремлении Цезаря к царской власти, что вызвало возмущение римского общественного мнения. Цезарь демонстративно отказался от нее (Plut. Caes., 60—61; Suet. Iul., 79,1—2; App. В. С., II, 107). Он отрицал наличие собственных тиранических и монархических намерений. Аппиан отмечал, что Цезарь вообще не знал, как относиться к проблеме царской власти, а все попытки официального признания за ним царского положения воспринимал «не то как искушение, не то как обвинение» (Арр. В. С., II, 110).
Во-вторых, в ходе гражданской войны, видимо, окончательно оформилась политическая программа Цезаря. Еще в 46 г. по возвращении из Африки он выступил с речью, которая стала его программным заявлением. Цезарь говорил, что не собирается становиться ни Марием, ни Суллой; не будет обманывать народ ложными обещаниями и не хочет быть тираном; он будет добродетельным гражданином и призывает всех объединиться вокруг него (Dio Cass., XLIII, 15). Возможно, имперские и монархические идеи, которые обнаруживаются в этой речи, были приписаны Цезарю Дионом Кассием, изложившим это заявление. Важно подчеркнуть, однако, что подобный ход мысли античного автора является ретроспективным отражением основного направление эволюции Римской республики и римского общественного мнения, четко обозначившихся при Цезаре. К 44 г. необходимость осуществления такой программы проявилась с еще большей очевидностью. Для политической и интеллектуальной элиты Рима стало совершенно понятно, что республика, в том идеальном виде, в каком они ее себе представляли, давно перестала существовать. Аппиан, оценивая состояние римской общественной жизни во время диктатуры Цезаря, отмечал, что римская демократия переродилась, и в народном собрании господствовали два противоположных настроения, в соответствии с которыми римские граждане «любили свободу», но «служили за плату» интересам политических лидеров (Арр. В. С., II, 120; ср.: Plut. Caes., 38). Для значительной части римского гражданства главным смыслом жизни стало не государственное дело — res publica, а личные планы и настроения; изменились представления о традиционных ценностях и досуге, более значительная роль стала отводиться интеллектуальному труду{513}. Например, Цицерон, хотя и участвовал иногда в заседаниях сената, большую часть времени посвящал личным делам и литературным занятиям (Cic. Ad Fam., IX, 20, 3). Изгнанники и амнистированные политические противники Цезаря не торопились в Рим, например Марцелл. Общество постепенно утратило гражданскую ответственность, переложило ее на способного и сильного лидера. В связи с этим стали развиваться и распространяться идеи о необходимости восстановления республиканских норм политической и гражданской жизни, но выполнение этой задачи связывалось с политическим лидером, иногда конкретно с именем Цезаря. Подобные настроения и ожидания получили отражение, например, в речи Цицерона в защиту Марцелла и письмах Саллюстия (см.: Cic. Pro Marc, 23; 27; 28—29; Sail. Ep., II). Мы присоединяемся к мнению, высказанному Эд. Мейером и позднее С. Л. Утченко о том, что Цицерон и Саллюстий излагали программу «нравственной регенерации государства и народа», проект реформ по обновлению сената и комиций в возрожденной республике{514}. Современники Цезаря понимали, что в условиях кризиса Римской республики необходимо было политическое звено, которое могло бы «связать» римскую республиканскую систему с имперской реальностью, не уничтожая, однако, традиций республики. Это понимал и сам Цезарь, справедливо полагая, что его убийство никому не принесет выгоды, ибо повлечет за собой лишь хаос (Suet. Iul., 86, 2){515}. Его оценка состояния Римской республики уже в античную эпоху стала афоризмом. Он говорил, что «Республика — ничто, пустое имя без тела и облика» (Suet. IuL, 77). Цезарь не верил в возможности сената и пренебрегал его благосклонностью (Plut. Caes., 60; Suet. Iul., 78). Если в начале гражданской войны с Помпеем он стремился склонить сенат на свою сторону, то уже 1 апреля 49 г. дал понять, что, если сенат не поддержит его, он будет править один (Plut. Caes., 35). Цезарь не видел надежной опоры в народном собрании, понимал слабость республиканской исполнительной власти, поскольку видел ее коррумпированность и сам пользовался этим (Plut. Caes., 29). В связи с этим он поставил и сенат, и народное собрание, и исполнительную власть под свой контроль.
Наконец, стоит обратить внимание на то, что в ходе гражданской войны выработались специфические методы укрепления Цезарем своей личной власти — политика милосердия и политической лояльности, которую он проявлял не только к римским гражданам, но к италикам и провинциалам {516} . Clementia была постоянным его лозунгом. Побежденные легионы либо распускались, либо включались в его армию, а их руководителям предоставлялось полная свобода. Виднейшие помпеянцы, оставшиеся в живых, получили амнистию (Liv. Per., 109; 110; 111; 115; Plut. Caes., 35; 46; 54; Vell., II, 50,13; 55, 2; 56; Suet. Iul., 75; App. B. C, II, 38; 4243; 88). Цезарь допускал восхваление своих противников и публицистическую полемику вокруг них и вокруг
61
M. И. Ростовцев говорил о наличии эллинистических элементов в политической практике и идеологии Цезаря, но считал их не вполне ясным, см.: Ростовцев М. И. Рождение Римской империи… С. 74.
62
Совершенно особый подход к этому аспекту проблемы обнаружил Н. А. Машкин. Он назвал государственно-политическую систему, созданную Цезарем, и характер его власти «цезаризмом», суть которого — военная диктатура. При этом он сравнивал римский цезаризм с бонапартизмом, определял их общие характерные черты: узурпация власти, опора на военные силы, лавирование между интересами различных социальных групп, см.: Машкин Н. А. Принципат Августа. С. 72—110. Отметим, что термин «цезаризм» был введен еще Т. Моммзеном, но широкое распространение получил в историографии Нового и новейшего времени. Не вдаваясь в сложные историографические аспекты, подчеркнем, что, на наш взгляд, нельзя отождествлять «цезаризм» Цезаря и его политических последователей. В основе политики Цезаря лежала не только идея подавления, но и попытка территориальной, социальной, политической и культурной интеграции населения Рима, Италии и провинций.
63
С. Л. Утченко считает, что Цезарь не был ни создателем империи, ни носителем идеи царской власти, хотя, возможно, и «примеривался» к ней, но он признает, что Цезарь был «зачинателем» той системы, которая оформилась при Августе, см.: Утченко С. Л. 1) Юлий Цезарь. С. 318; 2) Цицерон и его время. С. 252.
Все три составляющие этой схемы и их жесткая связь нам представляются достаточно сомнительными. «Свободная республика» в середине I в. являла собой чрезвычайно модифицированную как в территориально-административном, так и в социально-политическом плане civitas. Рим стал мощной территориальной державой, но с чрезвычайно слабой центральной властью. В этой ситуации попытка Цезаря реформировать и укрепить государственную власть путем кумуляции основных властных полномочий; попытка интегрировать римское общество, связать Рим, Италию и провинции сильной властью политического лидера; попытка консолидировать политическую волю homines novi и староримской знати — все это соответствовало социально-политическим реалиям и отвечало объективно развивавшейся имперской тенденции. В этом смысле диктатура Цезаря выступала как деструктивный элемент для Римской республики и конструктивный для формировавшейся римской империи.
В какой степени Цезарь был ответственным за «государственный переворот»? Безусловно, формально он имел самое непосредственное отношение к происходившим политическим модификациям, т. к. именно он принял на себя ответственность по преодолению последствий гражданских конфликтов, происходивших в Риме в 70—50-х гг. Но объективно считать его «нарушителем мира» и «инициатором уничтожения республики», как это порой утверждается современными исследователями, вряд ли возможно. Политическая программа и реальная практика Цезаря складывались постепенно и всегда зависели от реальной расстановки политических сил. Его единственной четко оформленной политической целью было достижение влияния и закрепление авторитета среди римской правящей элиты. В условиях слабости коллективных органов власти и усилившейся борьбы политических лидеров позиция Цезаря неизменно приобретала выраженный авторитарный характер. Следует иметь в виду, однако, что это была объективная тенденция развития политической борьбы в Риме. Современники упрекали в стремлении к единоличной власти не только Цезаря, но и Помпея например. В начале 49 г. Цицерон неоднократно говорил об этом в своих письмах к Аттику (27 февраля — Cic. Ad Att., VIII, 11, 2). В сложившейся ситуации симпатии большей части населения Рима и Италии были на стороне Цезаря. Тот же Цицерон подчеркивал, что, для жителей муниципиев, например, Цезарь — бог (Cic. Ad Att., VIII, 16, 1). Кроме того, реальная политическая коллизия, в результате которой утвердилась диктатура Цезаря, сложилась не по его инициативе. Мы согласны с мнением С. Л. Утченко, что Цезарь не был инициатором гражданской войны и, таким образом, инициатором «государственного переворота», его устраивал мирный вариант развития событий с консульскими выборами на 48 г.{526} Даже когда сенат под явным давлением помпеянцев принял решение о снятии полномочий Цезаря (недействительное из-за трибунского вето), принял senatusconsultum ulti-mum (также сомнительный с правовой точки зрения) и начал производить конкретные назначения сторонников Помпея на ключевые посты и подготовку к военным действиям, Цезарь пытался организовать переговоры. Только когда эти попытки были однозначно отвергнуты, Цезарь изменил тактику.
Наконец, что представляла собой диктатура Цезаря с государственно-правовой точки зрения? Современники не могли объективно оценить значение происходивших перемен: повседневность заслоняла суть явления. Они смотрели на диктатуру Цезаря преимущественно с морально-этической точки зрения (осуждали пренебрежительное отношение к республиканским органам власти). Античные историки следующих поколений давали оценки в соответствии с официальной имперской идеологией «восстановленной Республики»: осуждая Цезаря за стремление к единовластию (Plut. Caes., 57; Suet. Iul., 76; Dio Cass., XLIII, 25), они тем не менее говорили о восстановлении порядка в государстве (Plut. Caes., 57; Suet. Iul., 40—44), сохранении республики (Тас. Hist., I, 50), а Веллей Патеркул и Флор считали возможным называть власть Цезаря «принципатом» (Vell., II, 57, 1; Flor. Ep. bell., II, 13, 58; 360; 363). Цезарь не уничтожил республиканскую систему власти. Он лишь перегруппировал полномочия, поставив под личный контроль высшую законодательную, исполнительную и военную сферы. Таким образом, не ликвидируя формально структуру республики, Цезарь заложил основы новой монархической государственно-правовой системы. На наш взгляд, по характеру власти и полноте компетенции диктатура Цезаря была формой единоличного авторитарного правления, причем имперская монархическая тенденция была осуществлена в ней более последовательно и отчетливо (что вызывало особенное неприятие римского общества), чем преемником Цезаря — Августом. Тем не менее это была только тенденция, а не монархия в чистом виде.