Римская история в лицах
Шрифт:
...Не раз, возмущенный жестокими спорами сенаторов, он покидал курию. Ему кричали вслед: «Нельзя запрещать сенаторам рассуждать о государственных делах!». При пересмотре списков, когда сенаторы выбирали друг друга, Антистий Лабеон подал голос за жившего в ссылке Марка Лепида, давнего врага Августа, и на вопрос Августа, неужели не нашлось никого достойнее, ответил: «У каждого свое мнение». И все-таки за вольные или строптивые речи от него никто не пострадал. Даже подметные письма, разбросанные в курии, его не смутили: он обстоятельно их опроверг и, не разыскивая даже сочинителей, постановил впредь привлекать к ответу тех, кто распространяет под чужим именем порочащие кого-нибудь стихи или письма.
...Присутствуя на выборах должностных лиц, он всякий раз обходил трибы со своими кандидатами и просил за них, по старинному обычаю. Он и сам подавал голос в своей трибе, как простой гражданин. Выступая свидетелем в суде, он терпел допросы и возражения с редким спокойствием.
Республика как будто воскресла, и Август — истинный ее властитель — казался олицетворением республиканских традиций и добродетелей. В его отношении к согражданам нет теперь и тени высокомерия. Скорее его отмечает дружелюбная простота:
«Праздники и торжества, — пишет Светоний, — справлял он обычно с большой пышностью, а иногда — только в шутку. Так на Сатурналиях... он иногда раздавал в подарок и одежды, и золото, и серебро, иногда — монеты разной чеканки, даже царские и чужеземные, а иногда только войлок, губки, мешалки, клещи и тому подобные предметы с надписями двусмысленными и загадочными. Любил он также на пиру продавать гостям жребии на самые неравноценные предметы или устраивать торги на картины, повернутые лицом к стене, чтобы покупки то обманывали, то превосходили ожидания покупателей». (Там же, 75)
Наверное, пора попытаться разрешить загадку, поставленную в начале этой главы. Как совместить утверждения Светония о любви, которую питали римляне к Августу, а также только что приведенные свидетельства его терпимости и дружелюбия с обликом мстительного и крайне жестокого молодого человека, каким выказывает себя Октавиан в последних главах 2-го тома нашей «Истории»? Ну, конечно, многое можно отнести на счет его молодости и страха, который испытывал Октавиан в первые годы своей борьбы за власть в Риме. А потом? Как объяснить столь существенную перемену к лучшему, произошедшую с ним за годы единоличного правления? Ведь очень часто «испытание властью» дает прямо противоположные результаты. Я уже упоминал, что Август был личностью не обычной — он был умен и крепок духом. Жизненный опыт постепенно убеждал первого императора в мудрости политики милосердия, о которой ему в свое время говорил Юлий Цезарь. Кроме того, его правление было счастливым, а счастье — великодушно! Быть может, свою роль сыграли влияние Ливии и то обстоятельство, что в семье императора царил мир. К тому же, наконец, возникла радостная уверенность в том, что он сможет передать власть в Риме своему прямому потомку. В 17-м году Юлия родила второго мальчика. Август усыновил обоих внуков. Теперь они именовались торжественно: Гай и Луций Цезари. Если случится так, что он не доживет до тех пор, пока они вырастут, регентом останется их родной отец — верный друг Агриппа. Все это способствовало милости и благорасположению императора. Я вовсе не хочу сказать, что Август сумел совсем избавиться от некоторой, по-видимому прирожденной, жестокости. Но в отсутствие серьезных жизненных затруднений жестокость может уйти в самую глубину души человека. В конце жизни Августа, как мы увидим, она проявится довольно своеобразно.
В течение трех последующих лет Август принимает меры по укреплению безопасности северной границы Италии. Возможно, для этого имелись объективные предпосылки. Во всяком случае в эти годы римские войска под командованием Тиберия и Друза оттесняют варварские племена от предгорий Альп на север, за верхнее и среднее течение Дуная. Образуются две новые римские провинции: Ретия и Норик (на территории нынешних Баварии и Австрии).
Заняв линию обороны по правому берегу Дуная, Август в 14-м году проводит второе крупное сокращение римского войска. Как и прежде, император наделяет ветеранов землей, купленной на собственные средства. Появляется уверенность в том, что мир для Рима обеспечен надежно и на долгие времена. В связи с этим пантеон римских богов пополняется еще одним божеством, которое именуется Августов мир. По постановлению сената в 13-м году на Марсовом поле закладывается строительство алтаря для нового божества. Знаменитый «Алтарь мира» будет освящен лишь в 9– м году. Однако имеет смысл кратко описать его в этой главе, рядом с рассказом о других сооружениях эпохи Августа. По сравнению с ними алтарь был невелик, но искусно украшен. Он представлял собой прямоугольную мраморную ограду размером 11,6х10,6 метров при высоте 6 метров. В центре огражденной площадки на ступенчатом постаменте стоял жертвенник. Проемы в западной и восточной стенах ограды открывали сквозной проход мимо алтаря. Примечательны двухъярусные барельефы, покрывавшие всю наружную поверхность ограды. Нижний ярус был декорирован сложным растительным орнаментом, а верхний заполнен многофигурными композициями. Здесь и Земля, вскармливающая двух младенцев, и богиня Рима, и Эней, приносящий жертву Пенатам, и торжественная процессия во главе с самим Августом. Ежегодно на Алтаре магистраты, жрецы и весталки славили Августов мир, приносили жертвы и молились о его сохранении.
В 12-м году в возрасте
«Мальчики подрастают, — думает он, — надо пригласить для них хороших учителей. Его собственное детство после смерти отца и второго замужества матери тоже протекало под опекой деда — муниципального советника в провинциальных Велитрах. Хорошего образования он там получить не смог. Из Рима его увезли совсем крошкой, а вернулся он туда, уже надев тогу взрослого. За неимением более близких юных родственников, великий Цезарь пригласил Октавиана сопровождать его в триумфе после Африканской войны. Ему едва исполнилось восемнадцать лет, когда, преодолев болезнь и все опасности путешествия, он последовал за дядей в Испанию и там сумел завоевать его симпатию и доверие. Он помнит, как Цезарь говорил ему о грядущем возрождении величия Рима, о своих планах организации государства. Что он мог понять тогда — мальчишка, неуч? Ему не случалось, как другим юношам из знатных семей, посещать школу риторики и заканчивать свое образование в Афинах. Всю жизнь он учился сам, по книгам. Начал еще в Аполлонии, во время подготовки парфянского похода. Потом все оборвалось со смертью Цезаря...
...Его первые шаги в Риме, первая унизительная встреча с Антонием. Потом война с ним. Какой он был тогда еще дикарь! Как им владели страсти: ревность, страх, обида! Потом этот злополучный союз с Антонием и Лепидом... Нет, сегодня он не хочет вспоминать те мрачные годы. Как о них тогда сказал Тит Ливий? «Люди забудут, если твое правление воскресит славу и доблесть Рима». Да, похоже, что забыли. Прах Антония давно истлел в египетской земле. Вот, наконец, умер и Лепид. Он мог бы давно отобрать у него сан великого понтифика, на который имел все права как преемник Цезаря. Но сначала ждал, что Лепид вот-вот умрет. Потом понял, что не следует, если только возможно, прибегать к насилию. Он многое понял за эти годы. Много прочитал. Прав Цицерон: бесчисленные образы достойнейших мужей, созданные для подражания, оставили нам греческие и латинские писатели. Честь, доблесть и личное достоинство гражданина — вот главный завет предков, нерушимый залог бессмертного величия и могущества Рима.
...Я тоже немало сделал для воскрешения этих добродетелей, униженных несчастьями гражданских войн. Но надо сделать больше. Скорее закончить форум, галерею славы при нем и храм... Мой авторитет велик, личный пример убедителен для сограждан. Теперь, в сане великого понтифика, на возрождение древних традиций я направлю усилия всех жреческих коллегий...»
...На трибуне появляется консул. Площадь затихает. Он объявляет торжественно (двое глашатаев через рупоры доносят его слова до самых дальних уголков площади): «Все трибы римского народа единогласно избрали великим понтификом Императора Цезаря Августа, сына божественного!» Как ударившая о скалу волна бушующего моря, взмывает над толпой крик всеобщего ликования. Как его неутолимые валы, вновь и вновь возникает и прокатывается из конца в конец площади громогласное: «Слава императору! Слава великому понтифику! Слава, слава!..»
...Розовый отблеск на кровлях, колоннах портика и белоснежной тоге Августа вдруг погас. Солнце исчезло, не дойдя до края горизонта. Поглотив его, по небу с запада поднималась иссиня-черная грозовая туча...
Интерлюдия первая
Вергилий
Эта короткая вставная глава начинает серию ей подобных, названных интерлюдиями. История Рима в них не продвигается. Зато читатель получает представление о некоторых дошедших до нас памятниках культуры той поры: сочинениях поэтов, эпистолярном наследии выдающихся людей Рима. Включение этого материала в очередные главы прерывало бы последовательное изложение хода исторических событий. К тому же эти, увы, немногочисленные памятники заслуживают того, чтобы быть выделенными особо. Что, кстати, облегчит читателю возможность к ним возвратиться, если у него возникнет такое желание. (Или наоборот — без ущерба пропустить те интерлюдии, которые его не заинтересуют). Сейчас мы начнем знакомство — поневоле беглое — с творчеством великого поэта эпохи Августа, Вергилия.