Римская история в лицах
Шрифт:
В эту же пору происходит возвышение префекта претория Элия Сеяна. По его рекомендации Тиберий приказал выстроить постоянный лагерь для преторианских когорт у самой городской стены. Говоря современным языком, эти когорты превратились в мобильную ударную силу, всегда находящуюся под рукой у принцепса. Роль их командира, естественно, возросла. Тиберий явно благоволил к Сеяну. Отчасти и потому, что полагал полезным создать противовес влиянию Друза, если оно окажется чрезмерным. Сеян всячески старается завоевать расположение и личную преданность преторианцев. Он знает всех по именам, сам назначает центурионов и трибунов. Друза Сеян ненавидит за то, что однажды, вспылив во время спора, тот ударил его по лицу. Друз платит префекту такой же ненавистью. Глухая вражда зреет в обстановке лицемерия и угодничества сенаторов не только императору, но и обоим фаворитам.
Друз не скрывал своей ненависти к Сеяну и нередко жаловался, что при живом сыне Тиберий величает того помощником императора. «Многого ли не хватает, чтобы Сеян был назначен , соправителем?» Говоря так (эти слова
Ожесточившись, Тиберий не захотел ничем выдать если не горе, то горечь от крушения своих надежд: «Во все время болезни сына, — свидетельствует Тацит, — Тиберий ежедневно является в курию, то ли нисколько за него не тревожась, то ли, чтобы выказать стойкость духа. Явился он туда и в день смерти Друза, когда тот еще не был погребен. Консулам, в знак печали севшим вместе с сенаторами (им полагалось сидеть на возвышении. — Л.О.), он напомнил об их достоинстве и предложил занять подобающее им место. Затем, не позволив себе ни единого проявления горя, он обратился к проливавшим слезы сенаторам с целой речью, чтобы поднять их дух: он понимает, что может вызвать упрек, представ, несмотря на столь свежее горе, перед глазами сената. Большинство людей, скорбя по умершим, едва выносит обращаемые к ним близкими слова утешения, едва может смотреть на дневной свет. Он не винит их по этой причине в малодушии, но для себя ищет облегчения более мужественного и намерен ради этого погрузиться в государственные дела. Далее он посетовал на преклонные лета Августы (вдовствующей императрицы. — Л.О.), на незрелый еще возраст внуков, на свои пожилые годы и велел привести сыновей Германика, единственную отраду в постигшем его несчастии. Вышедшие за ними консулы, ободрив юношей (Нерона и Друза Цезарей. — Л.О.) дружественными словами, ввели их в сенат и подвели к Цезарю. Взяв их за руки, он сказал: «Отцы-сенаторы, после того, как они лишились родителя, я поручил их попечению дяди и попросил его, чтобы, имея своих детей, он лелеял и этих не иначе, чем кровных отпрысков, возвысил и воспитал на радость себе и потомству; и теперь, когда смерть похитила Друза, я умоляю и заклинаю вас перед богами и родиной: примите под свое покровительство правнуков Августа, потомков славных предков, руководите ими, выполните свой и мой долг. Отныне они будут вам, Нерон и Друз, вместо родителей. Так предопределено вашим рождением: ваше благоденствие и ваши невзгоды неотделимы от благоденствия и невзгод Римского государства». (Там же. Кн. 4, 8)
Похороны Друза происходили с подобающей сыну императора пышностью, с длинной вереницей изображений предков, начиная от Энея, к которому восходит род Юлиев, царей Альбы Лонги и Ромула, и кончая всеми знаменитыми представителями рода Клавдиев. Тиберий с ростральной трибуны произносит похвальное слово умершему...
...Весь форум до самого храма Весты заполнен народом. Слева на ступенях курии теснятся сенаторы. Перед трибуной — всадники. Справа подле храма Сатурна выстроились когорты преторианцев. Колышется необъятное людское море. На лицах сенаторов и всадников скорбь. Там и здесь видны простертые к небу руки, раздаются стенания... Но глаза у всех сухие. Притворство?! Не горе, а лишь сожаление о ранней смерти Друза владеет толпой римлян. А рядом с сожалением — радость о том, что власть в Риме перейдет к сыновьям Германика. Эту радость едва скрывает и Агриппина. Она стоит среди родни, но Тиберий кожей чувствует ее торжество. Все они умеют считать: ему шестьдесят пять лет, старшему сыну Агриппины, Нерону Цезарю, уже семнадцать, а его родным внукам-близнецам еще только по четыре года... Боги опять посмеялись над ним. К чему была кровь Агриппы Постума и Германика? Вот расплата! Это все мать! Как она отвратительна в своем властолюбии!..
Гнев и обида тяжелой волной накатываются на сознание. Словно в густом тумане расплываются, теряют очертания лица, колонны базилик, контуры храмов... Тиберий говорит медленно, часто останавливаясь и пережидая, пока глашатай выкрикнет его слова. Мысли беспорядочно бродят — точно путники, заблудившиеся в липком тумане... Хорошо, что Випсания не дожила до этого дня... Вспоминается вся жизнь. Сплошная цепь тягот войны, обид и унижений в Риме... Скольким они ему обязаны! А теперь даже нет сочувствия к отцу, потерявшему сына... Потеря... Друз уже не встанет с этого ложа, никогда не примет из его рук бразды правления... Вчера в сенате он был искренен. Его волновало будущее государства. Порыв прошел. Теперь ему все безразлично: и судьба Рима, и власть... Нет! Не совсем. Из безразличия и обиды рождается ненависть. Он ненавидит этот город, этот тупой народ с его пристрастиями и жаждой зрелищ. Ненавидит своекорыстных, трусливых и лицемерных сенаторов, ненавидит Агриппину. Рано
Тиберий машинально поворачивает голову вправо — туда, где стоят преторианцы. Из тумана выступают красноватые, точно сочащиеся кровью, фигуры по углам храма Сатурна. Потом возникает лицо Сеяна. В его суровом выражении Тиберий читает ту же горечь, что испытывает сам. Верный Сеян! — думает он...
Теперь довериться он может только Сеяну. А тот плетет сеть своей интриги. Через Ливиллу он убеждает принцепса в существовании партии Агриппины, которая готовит против него заговор. Погубить сначала мать, а потом и ее детей, как соучастников злого умысла — таков план Сеяна.
В следующем, 24-м году состоится сенатский суд над еще одним из бывших соратников Германика, ныне изгнанником Титием Сереном. Доносчиком выступает его собственный сын. Он обвиняет отца в подготовке покушения на принцепса. Хотя обвинение и проваливается, сенат в своем усердии осуждает Серена на смертную казнь. Народ ропщет и грозит расправой доносчику. Тиберий вынужден помиловать осужденного. В сенате вносится предложение ограничить вознаграждение доносчиков... «Это предложение, — пишет Тацит, — было бы принято, если бы против него не выступил Цезарь, который решительно и вопреки обыкновению открыто стал на сторону обвинителей, говоря, что без них законы будут бессильны и государство окажется на краю пропасти. Пусть уж сенат скорее откажется от установленного правопорядка, чем устранит его опору. Так доносчиков — разряд людей, придуманный на общественную погибель и до того необузданный, что никогда не удавалось сдержать его в должных границах даже при помощи наказаний, поощряли обещанием наград». (Там же, 30)
В 25-м году состоялся еще один судебный процесс, который я хочу выделить из многих. Историк Кремуций Корд был обвинен по закону об оскорблении величия за то, что похвалил Брута и Кассия. Его обвинителями выступили два клиента Сеяна. Предвидя неминуемую гибель, Корд в присутствии грозно хмурившегося Тиберия произнес следующее: «Отцы сенаторы, мне ставят в вину только мои слова, до того очевидна моя невиновность в делах. Но и они не направлены против принцепса или матери принцепса, которых имеет в виду закон об оскорблении величия. Говорят, что я похвалил Брута и Кассия, но многие писали об их деяниях, и нет никого, кто бы, упоминая о них, не воздал им уважения... Или, погибнув семьдесят лет назад, они не сохраняют своей доли памяти в книгах историков, подобно тому, как их узнают по изображениям, которых не истребил одержавший над ними победу? Потомство воздает каждому по заслугам, и не будет недостатка в таких, которые, если на меня обрушится кара, помянут не только Кассия с Брутом, но и меня». (Там же, 35) «Выйдя затем из сената, — продолжает Тацит, — он отказался от пищи и так лишил себя жизни. Сенаторы обязали эдилов сжечь его сочинения, но они уцелели, так как списки были тайно сохранены и впоследствии обнародованы. Тем больше оснований посмеяться над недомыслием тех, которые, располагая властью в настоящем, рассчитывают, что можно отнять память даже у будущих поколений. Напротив, обаяние подвергшихся гонениям дарований лишь возрастает, и чужеземные цари или наши властители, применявшие столь же свирепые меры, не добились, идя этим путем, ничего иного, как бесчестия для себя и славы для них». (Там же) Это написано почти две тысячи лет назад. Говорят, что история ничему не учит правителей. А все ли правители знают историю? Но я привел этот пример не в поучение. Мне хочется, чтобы у читателя не сложилось впечатление, будто римская доблесть в эпоху жестоких императоров (которая началась с последних лет правления Тиберия) вовсе умерла. Высокие образцы этой доблести остались в истории тех мрачных лет не как победы полководцев и храбрость воинов, а как мужество тех, кто не пожелал покориться тирании. И таких случаев мы встретим еще много.
Между тем, Сеян, хотя дорога к высшей власти еще не расчищена, стремится породниться с семьей императора. Он пишет Тиберию, прося разрешения жениться на вдове Друза (своей любовнице). Тиберий отказывает, но намекает на перспективу еще более тесного родства — по-видимому, он имеет в виду женитьбу на Юлии, своей внучке, которая пока еще замужем за Нероном Цезарем.
В ожидании такой возможности Сеян уговаривает Тиберия покинуть Рим и поселиться где-нибудь в более приятном месте. Он рассчитывает на то, что будет держать в руках и доступ к императору, и всю его переписку. Его, Сеяна, влияние в Риме еще усилится, а потом престарелый принцепс и вовсе передаст ему распоряжение всеми делами.
Весной 26-го года Тиберий наконец отбыл из Рима в Кампанию под предлогом освящения некоторых храмов. В действительности же для того, чтобы больше никогда не возвращаться в ненавистный город. В его небольшой свите, кроме Сеяна, находилось всего несколько человек из высшей знати. Судьбе угодно было, чтобы Тиберий в эти дни получил бесспорное доказательство преданности своего клеврета. Трудно сказать, то ли Сеян сумел мгновенно оценить меру реальной опасности, то ли он действительно поставил свою жизнь на карту... Вот как описывает Тацит этот эпизод: «В поместье, которое называлось «Пещера»... Тиберий с приближенными пировали в естественном гроте. Вдруг у входа в него произошел обвал и камнями завалило несколько прислуживавших рабов. Всех объял безудержный страх, и участники пиршества разбежались. Сеян же, обратившись лицом к Цезарю и опираясь на колени и руки, прикрыл его собой от сыпавшихся камней и в таком положении был найден подоспевшими на помощь воинами. Это вознесло его еще выше, и сколь бы пагубные советы он ни давал, Тиберий, помня о проявленной им самоотверженности, выслушивал их с полным доверием». (Там же, 59)