Римская история в лицах
Шрифт:
«Глупо думать, — говорил Минуций, — что можно победить, сидя сиднем и вознося молитвы; возьми оружие, сойди на ровное место и сражайся с врагами грудь с грудью. Римское государство возросло потому, что было отважно и отвергало робкие решения, которые трусы зовут осторожными». (Тит Ливий. История Рима. Т. 2, XXII, 11)
Возмущение, хотя несколько иного толка, царило и на римском форуме. Патриотизм и национальная гордость — вещи неплохие. Бывает так, что в критические минуты именно в них народ черпает силы для беспримерного противостояния ударам судьбы. Но в военном деле они опасны тем, что легко порождают высокомерное самомнение, необоснованную уверенность в успехе и недооценку сил противника. Чаще всего этот патриотический угар овладевает массами гражданского населения, находящегося вдалеке от театра
Когда Фабий ненадолго отлучился в Рим для жертвоприношения богам, Минуцию удалось в небольшой стычке потрепать Ганнибала, который в преддверии зимы отрядил две трети своего войска в окрестные поля для уборки урожая. Сообщение об этом успехе, расписанное самыми яркими красками, достигло Рима и взбудоражило горожан. Так легко издалека воображать себе победу над малоизвестным, но, конечно же, неспособным в честном бою устоять против римского оружия противником. Народный трибун Марк Метелл упрекает Фабия в пагубной нерешительности и, ввиду того, что до истечения срока полномочий сместить диктатора нельзя, предлагает народному собранию принять закон о назначении Минуция вторым диктатором. Такого в римской истории еще не бывало, но традиция все равно уже нарушена и, оправдываясь чрезвычайными обстоятельствами, центуриатские комиции принимают предложение трибуна. Не дожидаясь утверждения их решения сенатом, Фабий отбывает обратно к войску
«Все, — пишет по этому поводу Тит Ливий, — и в войске, и в Риме, и сторонники диктатора, и его противники сочли это постановление сознательным оскорблением диктатору — все, кроме самого Фабия. К врагам, обвинявшим его перед толпой, он отнесся с тем же величавым спокойствием, с каким он пережил и обиду от рассвирепевшего народа. Уже в дороге он получил письмо от сената об уравнении власти и, прекрасно зная, что обладание властью и искусство властвовать очень между собой разнятся, вернулся к войску — не побежденный ни согражданами, ни врагами». (Там же. 26)
Фабий и Минуций делят войско поровну. Минуций ставит свой лагерь ближе к лагерю Ганнибала. И он, и его солдаты жаждут битвы. Пуниец решает воспользоваться их прытью. Теперь его черед приготовить ловушку — хотя и почти в открытом поле. Незаметно разместив часть войска в находившихся неподалеку пещерах, он выманивает римлян из лагеря, потом отступает, увлекая их за собой. Но вот отступавшие остановились и переходят в контратаку. В тот же момент их товарищи выходят из укрытий. Войско Минуция окружено. Сражение разворачивается явно не в его пользу. Начинается паника.
Все это из своего отдаления видит Фабий. Если старый воин и испытал на мгновение чувство удовлетворения отмщением обиды, оно не помешало ему на этот раз действовать быстро и решительно. Он выводит легионы из лагеря и спешит на выручку своего обидчика. Увидев подходящие свежие силы римлян, Ганнибал отступает к себе в лагерь. Оба римских войска возвращаются на свои базы. Если верить Титу Ливию, то Минуций в эту тяжелую для него минуту тоже являет пример римского достоинства и чести:
«Минуций, — пишет Ливий, — созвал солдат и сказал: «Я часто слышал, воины, что на первом месте стоит человек, который сам может подать дельный совет, на втором — тот, кто этого совета послушается; а тот, кто сам совета не даст и не подчинится другому, тот — последний дурак. Судьба отказала нам в первом даре, будем же хранить второй и, учась приказывать, станем повиноваться разумному. Соединим же свой лагерь с Фабиевым, поставим знамена перед его палаткой, и я назову его отцом: он достоин этого имени: наш благодетель — человек высокой души; вы же, воины, приветствуйте как патронов тех, чья рука и чье оружие вызволили вас. Этот день оставит нам, по крайней мере, честь людей, умеющих быть благородными». (Там же. 29).
Так и произошло. Минуций отказался от диктаторства, вернул Фабию легионы и просил, как милости, сохранить за ним начальство над конницей. Римляне, узнав обо всем этом, изменили свое отношение к Фабию и стали его превозносить. По окончании срока диктатуры Фабий передал командование новоизбранным консулам, которые продолжили его реабилитированную тактику изматывания Ганнибала.
Прошел еще год, наступило время новых консульских выборов. И снова в переменчивом народе бродит недовольство вялым течением войны. Это позволяет
«...кто пренебрежет ложной славой, обретет истинную. Пусть тебя, осторожного, называют робким; осмотрительного — неповоротливым, сведущего в военном деле — трусом; пусть лучше боится тебя умный враг, чем хвалят глупцы-сограждане». (Там же. 39)
Ганнибал в это время находится в Апулии — на юге Италии, близ Адриатического побережья. Ему удалось овладеть крепостью Канны — главным опорным пунктом римлян в этом районе. Несмотря на ряд подобного рода не очень значительных успехов, положение становится все тяжелее. Трудно отмахнуться от мрачных мыслей. Вот уже два года он бродит по стране, а навязать римлянам решительное сражение все еще не удалось, и никто из союзников Рима так и не перешел на его сторону. Между тем армия его понемногу тает, добывать для нее продовольствие силой можно только в ближайших, уже опустошенных окрестностях, а на его закупку в местах более удаленных нужны деньги, которые кончаются. Он шлет просьбы о подкреплении в Карфаген, но там возобладала партия его противников. Ему не без ехидства, отвечают, что полководцу, одержавшему столько побед, подобает самому присылать на родину деньги, а не просить их. Так дальше продолжаться не может — этим летом он должен во что бы то ни стало сразиться с римлянами и разгромить их. Тогда все пойдет по-другому...
К счастью для Ганнибала, римский сенат приходит точно к такому же решению. Нельзя же рассчитывать на то, что италийские общины будут без конца терпеть двойное бремя войны и позволять себя грабить. И сколько можно сносить унижение римской гордости?! Или среди римлян уже не осталось мужчин, способных владеть оружием? Или оскудел отважными воинами Рим? Недаром возмущенно шумит форум... И вот, наконец, сенат решает снарядить небывалую доселе армию из восьми легионов и дает распоряжение командующим вступить в решительное сражение с неприятелем. В начале лета 216-го года войско под началом обоих консулов направляется к Каннам.
Римское войско насчитывает 80 тысяч пехотинцев (из них половина — союзники) и около 6 тысяч кавалерии. У Ганнибала до 10 тысяч превосходной нумидийской конницы, но всего 40 тысяч пехоты. Правда, широкая апулийская долина делает преимущество Карфагенянина в коннице весьма ощутимым. Павел не склонен завязывать сражение, не разведав как следует расположение сил противника. Но Варрон недаром обещал народу действовать решительно! Согласно старинному обычаю, в том случае, когда оба консула находятся при войске, они принимают на себя верховное командование поочередно. В день, когда решающее слово было за Варроном, он приказывает начать сражение.
В середине своей пехотной линии Ганнибал поставил испанцев и кельтов, заведомо зная, что они не устоят под натиском римских легионов. Зато по краям он расположил отборные ливийские части, отведя их несколько назад, так, чтобы римляне не вошли с ними в соприкосновение с самого начала битвы. Карфагенский полководец рассчитывал на то, что когда его центр начнет отступать и римляне для развития успеха сосредоточат там свои главные силы, ливийцы ударят по ним с флангов. Так оно и случилось. Однако, ввиду маневренности римского войска, одно это не решило бы исхода сражения. Командовавший пехотой опытный проконсул Сервилий вовремя разгадал замысел противника. По его команде ближайшие к нападающим манипулы уже начали перестроение, когда на них с тыла обрушилась карфагенская тяжелая кавалерия, смявшая на дальних краях фронта заслоны римлян и завершившая окружение пехоты. Наверное, и эту атаку легионеры сумели бы отбить, а затем их двукратное численное преимущество сыграло бы свою роль. Но тут взорвалась «мина», которую коварный Ганнибал подбросил в боевые порядки римского войска. Мы уже имели возможность оценить изобретательность Пунийца, а подобные римским представления о воинской доблести и чести были ему чужды.