Римская история в лицах
Шрифт:
После чего оба полководца возвращаются к своим войскам. Тит Ливий в таких, подобающих важности момента, хотя и немного выспренных, словах описывает последние приготовления к битве:
«Вернувшись каждый в свой лагерь, оба объявляют солдатам: надо приготовить оружие и собраться с духом для последней битвы: те, на чьей стороне будет счастье, станут не на день — навек победителями; прежде чем наступит завтрашняя ночь, они узнают, Рим или Карфаген будет давать законы народам. Не Африка или Италия будет наградою победы, но целый мир. Столь же велика и опасность для тех, кому в битве не повезет. И римлянам нет прибежища в этой чужой, незнакомой стране, и Карфаген, исчерпав последние силы, сразу окажется на краю гибели». (Тит Ливий. История Рима. Т. 2, XXX, 32)
Описание этого решающего и кровопролитного сражения не представляет для нас особого интереса. Ветераны Ганнибала сражались упорно и были истреблены полностью. Гражданское ополчение карфагенян выказало свою беспомощность.
«Ганнибал, выбравшись с несколькими всадниками из этой свалки, укрылся в Гадрумете; он покинул поле сражения лишь после того, как все возможное было испытано и до боя, и после боя. И сам Сципион, и все знатоки военного дела воздали ему должное за исключительное умение, с каким он в тот день построил свое войско...» (Там же. 35)
Но силы были слишком неравны, и спасти положение не мог даже Ганнибал. Из Гадрумета его призвали в Карфаген. Карфагеняне запросили мира — на этот раз всерьез. На военном совете у Сципиона многие требовали разрушить ненавистный город. Но было ясно, что взять крепость штурмом не удастся, а начинать долговременную осаду Сципион не захотел. Были выработаны новые условия мира. Кроме отказа от всех заморских территорий, Карфаген обязан был выдать победителям весь своей военный флот, слонов, сто человек заложников по выбору самого Сципиона и уплатить контрибуцию в десять тысяч талантов с рассрочкой на пятьдесят лет. Кроме того, карфагеняне должны были признать царство Массиниссы и поклясться, что даже в Африке они не начнут никаких военных действий без согласия Рима.
Тит Ливий полагает, что Сципион отказался от осады Карфагена потому, что боялся уступить славу окончательной победы новоизбранному консулу. Вряд ли. Еще до сражения у Замы народ в комициях, несмотря на смену консулов, принял единодушное решение, что войну будет продолжать Публий. Теперь же, после разгрома Ганнибала, об его отстранении не могло быть и речи. Скорее следует согласиться с трактовкой Моммзена, который в своей фундаментальной «Истории Рима» по этому поводу пишет так:
«Гораздо более правдоподобно, что оба великих полководца, от которых теперь зависело разрешение и политических вопросов, остановились на изложенных выше мирных условиях с целью поставить справедливые и разумные пределы, с одной стороны, свирепой мстительности победителей, а с другой — упорству и безрассудству побежденных; душевное благородство и политическая мудрость двух великих противников сказались как в готовности Ганнибала преклониться перед необходимостью, так и в мудром отказе Сципиона от чрезмерных и постыдных выгод, которые он мог извлечь из победы. Разве этот великодушный и дальновидный человек не должен был сам себе задать вопрос: какая польза была бы для его отечества, если бы после совершенного уничтожения политического могущества Карфагена было разорено это старинное средоточие торговли и земледелия и кощунственно ниспровергнут один из главных столпов тогдашней цивилизации?» (Т. Моммзен. История Рима. Т. 1, с. 622. М, 1936)
Но ведь условия мира утверждал еще и римский сенат. Руководствовался ли он столь же благородными мотивами? И да, и нет. Из рассказа Аппиана мы можем усмотреть очень характерное для римского менталитета сочетание высокого достоинства и вполне приземленного прагматизма. Один из защитников предложений Сципиона в сенате говорит так:
«Не о спасении карфагенян, отцы-сенаторы, теперь у нас забота, но о верности римлян по отношению к богам и о доброй славе среди людей, чтобы нам не поступить более жестоко, чем сами карфагеняне... с ними, пока они еще боролись, следовало бороться, но раз они пали, их надо щадить, подобно тому как из атлетов никто не бьет уже павшего противника, да и из зверей многие щадят упавших. Следует при счастливых обстоятельствах остерегаться отмщения богов и зависти людей...» (Аппиан. Римская История. VII, 9)
Но далее тот же оратор приводит куда менее возвышенные резоны. Он указывает на то, что римлянам нечего делать с захваченным городом. Передача его Массиниссе опасно усилит нумидийца, а направление туда колонистов из Рима поставит их перед необходимостью непрестанно обороняться от туземцев. Если же им удастся их покорить и завоевать все эти обширные и плодородные земли, то колония может оказаться опасной для самой метрополии. Сенат и народ условия мира утвердили, и Публий Корнелий Сципион Африканский — первый из римских главнокомандующих, кому в знак почета было присвоено название побежденного им народа, — возвратился в Рим.
«Чувства, с какими народ ждал Публия, соответствовали его многозначительным подвигам, — записывает Полибий, — а потому великолепие и восторги толпы окружали этого гражданина. Совершенно справедливо и заслуженно было такое чествование. В самом деле, потерявшие было всякую
В третьей главе я обещал в подходящий момент дать описание победного триумфа римского войска. Лучшего случая, чем возвращение Сципиона Африканского в Рим, нечего и ожидать. Чтобы не поддаться соблазну чересчур красочной фантазии, позволю себе перепоручить это описание свидетелю многих триумфов — римскому историку Аппиану:
«Все выступают, увенчанные венками, впереди идут трубачи и движутся повозки с добычей, проносят башни и изображения взятых городов, картины, изображающие военные события, затем золото и серебро — нечеканенное и в монетах — и если есть, то и другие подобные же ценности, и все венки, которыми наградили полководца или доблесть, или города, или союзники, или подчиненные ему войска. Затем шли белые быки, а за быками были слоны и все вожди и самих карфагенян и номадов, которые были взяты в плен. Впереди самого полководца шли ликторы, одетые в пурпурные туники, и хор кифаристов и играющих на свирелях, подобно тирренской процессии, подпоясанные и с золотыми венками на голове; подобным образом выступают другие в строю с пением и приплясыванием... Один из них, в пурпурной до пят одежде, в золотых ожерельях и браслетах, делает различные жесты, вызывая смех, как бы насмехаясь над неприятелями. За ним множество носителей благовоний, а за благовониями — сам полководец на колеснице, пестро расписанной, в венке из золота и драгоценных камней, одетый, по отеческому обычаю, в пурпурную тогу с вотканными в нее золотыми звездами, несет скипетр из слоновой кости и лавровую ветвь, которую римляне всегда считают символом победы. С ним всходят на колесницу мальчики и девушки, а на свободных конях с обеих сторон едут юноши, его родственники. За ним следуют все те, которые во время войны были у него писцами, служителями, оруженосцами. И после них войско по алам и когортам, все увенчанное и несущее лавровые ветви; лучшие же воины несут и знаки отличия. Из начальников одних они восхваляют, других осмеивают, а иных порицают, ибо триумф не знает запрета, и все вправе говорить, что только хотят. Прибыв на Капитолий, Сципион распустил процессию, а на угощение он по обычаю пригласил друзей в храм». (Аппиан. Римская История. VIII, 9)
Теперь, уважаемый читатель, я должен пояснить свои ближайшие намерения. Эта книга не случайно названа «Историей Рима в лицах». Я стараюсь неотступно следить за общим ходом исторических событий, но мне важно по возможности полно и без досадных пауз рассказать о судьбе наиболее ярких личностей римской истории. В конце концов, именно взгляды и поступки конкретных исторических лиц мы, порой того не замечая сами, как бы примериваем на себя — сопоставляем со своими взглядами и поступками. И в этом, может быть, один из наиболее интересных и привлекательных аспектов знакомства с Историей.
Для наиболее успешного выполнения поставленной таким образом задачи мне придется изредка отказываться от последовательного изложения событий, забегая вперед, чтобы закончить биографию очередного центрального персонажа, а затем возвращаться назад и связывать разорванную было нить повествования. Жизнь человеческая, увы, коротка, и нам не случится уйти далеко от места разрыва. Так что взаимосвязь событий, я надеюсь, утрачиваться не будет.
Вот и сейчас я должен сделать скачок всего в пять лет, чтобы продолжить и завершить рассказ о победителе Ганнибала. Правда, эти годы в истории Римской республики были отмечены немаловажным событием — началась и закончилась война с македонским царем Филиппом. Но в многоактной драме завоевания Римом Восточного Средиземноморья она была лишь первым действием. Сципион в нем занят не был, и я позволю себе перейти сразу ко второму акту этой драмы, где он снова появляется на авансцене. В 296-м году сирийский царь Антиох III, именовавший себя Великим, переправился с войском через Геллеспонт (Дарданеллы) и начал захватывать один за другим города во Фракии (нынешняя Болгария), приближаясь к Греции. Этому предшествовали следующие события. Шестой царь династии Селевкидов — потомков того Селевка, который унаследовал азиатские владения Александра Великого, — Антиох сильно расширил свои владения, подчинив себе обширные области нынешних Ирана, Сирии, Израиля, Ливана и юга Турции. На азиатском побережье Средиземного моря он захватил многие города, еще в глубокой древности основанные и заселенные греками. По наследству от Александра часть этих территорий находилась под управлением Филиппа Македонского, который не мог их защитить, так как воевал с Римом, другая часть принадлежала Египту, где в то время царствовал малолетний Птоломей Эпифан.