Римские призраки

Малерба Луиджи

Но этот белый плод в кухне? Не могу понять, что он означает, и обещание Адама останется втуне, так как Ева конечно же не может надеяться, что он выполнит наяву обещание, данное во сне. По-моему, белый плод вообще ничего не значит. Нечего стараться придавать значение всему, что видишь во сне, и нередко, как говорит Джано, даже тому, что является частью так называемой реальной действительности.

Джано

Если судить по смутным сплетням, ходящим по коридорам университета «Валле Джулия», кажется, что Зандель в Нью-Йорке уже

просто при смерти. Его возвращение снизило накал этих слухов. Зандель вернулся в Рим, я бы сказал, в хорошей форме, пригласил нас на ужин и преспокойно сообщил, что у него была тяжелая форма вирусного воспаления легких (болезнь обычно подхватывают в самолете, когда кондиционеры распространяют в воздухе вирусы какого-нибудь больного пассажира), а в Нью-Йорке лечили сеансами облучений — новой терапией, которая, по его мнению, дала уже отличные результаты. Однако как следствие возникла проблема эритроцитов — этого чертового малокровия, сказал Зандель. Но ничего драматичного.

Ужин в приятной расслабляющей обстановке с обсуждением орехово-кофейного торта «Мапи», по рецепту мадам де Тулуз-Лотрек[8] испеченного Ириной, которая потом нам сказала, что поехала к мужу, так как не могла оставить его одного в Нью-Йорке, где итальянцы идут нарасхват. Но зачем ей понадобилось объяснять причину поездки в Нью-Йорк? Тон объяснения выглядел весьма светским и весьма фальшивым.

Заключительным комментарием к вечеру было сообщение, что теперь Занделю придется продолжать лечение здесь, в Италии, ужас какой-то.

Зандель живет в прекрасном доме на виа Консолато, между корсо Витгория и виа Джулия, поэтому домой мы с Клариссой возвращались пешком и по дороге признались друг другу, что рассказ Занделя о его здоровье нас не убедил. С каких это пор для излечения от вирусного воспаления легких прибегают к лучевой терапии?

— Не слыхала ничего подобного, а вот то, что лучевая терапия может создать проблемы с белокровием, — это да.

— Заболевания крови — красные тельца, белые тельца — все вызывает тревогу, какова бы ни была причина, а эти двое хотели продемонстрировать, будто они совсем спокойны. Ты видела, как бледен Зандель? Невооруженным глазом видно, что у него низкий гемоглобин.

Иногда Кларисса похожа на ослицу: все упрощает до предела и думает медленно, словно засыпая на ходу.

— Ну и что? Он всегда был желтым, как выжатый лимон, еще до поездки в Нью-Йорк и до болезни.

— Я говорю только, что друзья могли бы быть откровеннее.

Кларисса была явно недовольна отсутствием искренности в словах обоих Занделей — мужа и жены.

— Ты прав, сплошная брехня, словно болезнь — это что-то позорное.

— А эти сказки о лучевой терапии, применяемой при вирусном воспалении легких, просто оскорбительны.

— Они смотрят на нас как на безграмотных. Особенно он.

— Особенно она, — уточнила Кларисса.

— Да нет, жена увертывается, подыгрывая мужу.

— Нет-нет, она еще хуже.

— Тогда не о чем разговаривать.

Я был возмущен неуместной уверенностью Клариссы.

Ну что ж, я и так уже

знал, что разговаривать с Клариссой о Занделе невозможно. Мы дошли до нашего подъезда, не обменявшись больше ни словом. Здесь Кларисса прочитала на стене дома надпись, которая красовалась там уже несколько недель. Кларисса ненавидит всякие граффити.

— «Сначала этика, потом наука». Что это должно означать?

— Смысл ясен, и уже давно. Если уж на то пошло, хотелось бы понять, кому это адресовано.

— По-моему, оно адресовано всем, кто здесь проходит и останавливается, чтобы прочитать сие нудное наставление.

— Конечно и нам, проходящим мимо три-четыре раза в день.

— Какая честь!

— Через несколько месяцев фасад перекрасят и замажут и этику, и науку.

Кларисса

Вчера к вечеру я пошла к Занделю и увидела на лифте объявление «Не работает» — как в моем сне. Я не придала никакого особого значения этому безусловно случайному совпадению. Поднялась пешком, ступенька за ступенькой, хорошо ощущая силу земного притяжения: все-таки пятьдесят четыре килограмма.

Зандель встретил меня, как обычно, легким поцелуем в губы, потом мы устроились в двух креслицах в маленькой гостиной.

— Наконец-то ты выздоровел. Знаешь, мы боялись за твое здоровье.

— Я чувствую себя хорошо, но не выздоровел. Ощущаешь разницу?

— Ты хочешь сказать, что у тебя болезнь, которую глазом не увидишь?

— Одна из худших.

— Меня это должно беспокоить?

— Скажу через несколько дней, после визита к гематологу. В Нью-Йорке меня лечили так, что загубили мою кровь.

— Такое ужасное лечение?

— Ты помнишь, что такое Чернобыль? Еще какое-то время я по крайней мере должен держаться подальше от детей и от беременных женщин. Я радиоактивен.

Услышав слово «Чернобыль», я испугалась и ничего больше не спросила. Зандель подошел, сел на подлокотник моего кресла и обнял меня. Затем последовало много коротеньких поцелуев, много полных любви слов. Мы не собирались заниматься любовью. Я была потрясена, но не хотела, чтобы он это заметил, и темой нашего разговора стал Нью-Йорк.

— Болезнь в Нью-Йорке, не говоря уже о ценах, лишает тебя связи с городом. Город, исполненный энергии, — такое впечатление произвел он на меня, когда мы там были с Джано — два раза по две недели. Этого достаточно, чтобы полюбить город В Нью-Йорк можно влюбиться с первого взгляда, едва ступив на любую улицу, первый раз глотнув атлантический воздух.

Совсем иные чувства, конечно из-за болезни, теперь испытал Зандель.

— Ты сказала: город, наполненный энергией, но он же и место, где очень просто умереть без похоронной мишуры, как во многих итальянских городах, и не только в Венеции с этими черными, как катафалки, гондолами и мертвой водой в узких каналах. Есть какая-то мертвенность и в Палермо. Роскошный Ботанический сад — это сад печали, от него пахнет кладбищем. Старинные дворцы на виа Македа, окраины без проблеска человеческого участия, старые, обветшалые церкви.