Римские призраки
Шрифт:
Конечно же я ему не рассказала, нет-нет, что причина моей бессонницы — это страницы его книги, обнажающие мои мысли, чувства и тайные желания.
Джано
Я заметил, что Кларисса сунула нос в мою тетрадь. Следовательно, она обнаружила, что я пишу роман, а никакой не трактат о Деконструктивной Урбанистике, о чем она могла подумать, увидев две заглавные буквы на обложке. Однако я не знаю, до какой степени она в состоянии разобрать мой почерк. Но Кларисса просто остолбенеет, если в один прекрасный день мой роман будет опубликован, потому что я не могу не вставить в повествование и ее, и эту свинью Занделя. Мое воображение мечется как сумасшедшее вокруг измен. В конце концов, я почти уверен, что близок к истине.
Между тем жильцы кондоминиума по виа дель Говерно Веккьо решили покрасить фасад
— Ладно, пусть будет этот светло-дерьмовый цвет, — сказал на собрании администратор, человек грубый и язвительный. Все обомлели.
— Что ж, все согласны, пусть будет светло-дерьмовый, — сказал я с нажимом, чтобы поставить его на место.
Работы начнутся через три-четыре месяца. Таким образом, рано или поздно исчезнет надпись: «Сначала этика, потом наука», которая вызвала путаницу в моих мыслях и приветствует меня, когда я вхожу или выхожу из парадного. Никак не пойму, нравится она мне или нет.
Мне не всегда удается вполне четко определить свое отношение к идеям, вещам, людям, а также надписям и рисункам на стенах.
Кларисса
Я с трудом сумела прочитать еще несколько страниц из тетради Джано с этими двумя большими буквами на обложке, которые до сих пор кажутся мне оскорбительными. Вообще, то, что Джано вдохновляют на сочинение романа знакомые ему лица и события, по-моему, не бог весть какая находка для писателя. Ничего себе, главные персонажи — мы двое, я и Джано, а потом еще я и Зандель. На тех страницах, которые я прочитала, о жене Ирине вроде бы ничего нет, а эта потаскуха Валерия упоминается мимоходом. Однако признаюсь, мне очень любопытно, какая жизнь меня ждет в воображении Джано на страницах, которые мне пока еще не удалось прочитать.
Но какое странное чувство головокружения от того, что я выведена в романе. Мароция — это я, ясно же, — только у меня душа переворачивается, когда я вижу, как описываются мои мысли и мои поступки, которые часто, должна признать, изображены более рациональными и правдоподобными, чем мои реальные мысли и дела, всегда такие нечеткие и непоследовательные. Джано заставляет меня, как деревянную куклу, двигаться и говорить по его приказанию. И если у меня возникает ощущение, что Мароция поступает более разумно и, скажем даже, более умно, чем я, то это создает только некоторую путаницу и дает мне понять, что персонажем, изображенным на бумаге, можно управлять как угодно, заставлять его делать то, что нравится автору и что подходит ему по сюжету, тогда как в действительности я часто следую случайным инстинктивным порывам и чувствам, в которых и сама не отдаю себе отчета. Джано дерзко обворовывает мою жизнь, чтобы изменять ее в лучшую или в худшую сторону — в зависимости от своего настроения и предполагаемых задач романа, делает из меня бумажную Мароцию. Слишком легко и романтично писать, будто Мароция до того красива и притягательна, что в нее внезапно влюбляется Дзурло (Зандель). Вот тут действительность походит на то, что написано у Джано: она еще более романтичная и романная (хотя я хорошо помню, что мне не двадцать, а сорок лет). К счастью, тому, кто видел мои сорокалетние колени, я с удовольствием разрешу рассказывать о них кому угодно. И спокойно могу показать и мои руки, и мои сиськи.
Итак, Джано уже мало его безумной Деконструктивной Урбанистики, теперь он желает писать роман. По-моему, это все равно что изобретать уже существующий город с его жителями, дорогами, улицами, площадями, дворцами, памятниками, вокзалом, садами, больницей, подземными переходами, фонтанами, рынками, светофорами. Минуточку, здесь Джано забавляется, передвигая свои украденные у жизни пешки, мужчин и женщин, в соответствии с безусловной потребностью романизации реальности; в противном случае мне пришлось бы подумать, что Джано знает все секреты наших (я имею в виду себя и Занделя) отношений. И иногда мне кажется, будто я делаю то, что уже прочитала на страницах тетради Джано. Он словно списывает людей, места, характеры и реальные пороки и нас двоих, и наших друзей и, нередко, даже заглядывает вперед, чтобы вышивать по этому узору свою историю. Я уверена, что роман у него получится плохой и безусловно фальшивый, как это бывает с теми, кто претендует на
Мне очень интересно читать дальше, но я закрываю тетрадь и аккуратно кладу ее на место, чтобы Джано не заметил моих махинаций, и делаю это главным образом потому, что из-за усилий, связанных с расшифровкой этого невозможного почерка, у меня страшно разболелась голова. Но, говоря по правде, моя головная боль объясняется не только плохим почерком автора.
Джано
Я почти разочарован тем, что Кларисса отказалась от своей угрозы поехать со мной в Страсбург. По крайней мере, я так ее понял, потому что она больше об этом не заговаривала. Сначала самолет, потом ночь в маленькой гостинице напротив собора и следующая ночь — возвращение в спальном вагоне. Гостиница приличная и приятная еще и благодаря тишине пешеходной зоны вокруг собора, куда запрещено заезжать даже такси. Утром я бы поводил Клариссу по цветочному рынку, подарил бы ей, как Валерии, букетик цикламенов, а потом мы бы выпили хорошего кофе с молоком и круассанами в баре на открытом воздухе, на рю де Жюиф позади собора, в том самом месте, где мы сидели с Валерией. Я бы посмотрел в глаза бармену, чтобы понять, узнал ли он меня спустя две недели теперь уже с другой женщиной, заметно отличающейся от первой. Было бы интересно, узнала ли меня и цветочница, которая теперь, спустя две недели, продала бы мне точно такой букетик цикламенов для дамы, непохожей на ту, первую. Естественно, что вышколенная портье гостиницы, привыкшая к самым разным ситуациям, посмотрела бы на нас с демонстративным равнодушием.
Я уже решил было продублировать поступки и маршруты Валерии из чувства тайной мести и вероломства, которого Кларисса не могла бы заподозрить. С нее было бы достаточно простого удовольствия предоставить мне возможность повторить поездку в Страсбург. Месть эту я бы обратил против нее так, что она и не догадалась бы.
Я перебираю бессмысленные варианты, потому что Кларисса, получив мое согласие, перестала говорить о поездке в Страсбург, и уж не я, конечно, стану напоминать о ней.
Кларисса
А если бы мы в один прекрасный день решили сказать друг другу все, признаться в своих изменах (уже узаконенных), удобно устроившись в гостиной и закурив сигарету (даже я, некурящая). Теперь уже ясно, что мои отношения с Занделем и Джано с Валерией тайной остаются только формально. Джано, когда идет к Валерии, притворяется, будто у него дела в университете, я же просто выхожу из дома за всякими мелкими покупками, не отчитываясь перед Джано, и мне легко после обеда провести пару часов с Занделем. Какая рутина, какое однообразие; меня поддерживают лишь желание и любовь, любовь, подогретая тем безумным признанием Занделя.
Джано долго шпионил за мной, чтобы оправдать свои подозрения, но когда у него начала появляться уверенность в том, что я ему действительно изменяю, перестал меня выслеживать. Джано знает, что я не могу обойтись без него, хотя он мне и ненавистен. Моя ненависть жаркая, подспудная, но лишь усиливающая мою любовь. Разве это не противоречие? Ну и что?
К сожалению, Зандель внезапно уехал в Нью-Йорк там будет работать комиссия по восстановлению Ирака (который пока продолжают разрушать). Поездка эта не настолько важна, и вряд ли мнение итальянского урбаниста примут в расчет, — так он мне сказал, — но позднее будут решать, примет ли Италия участие в дележе пирога, большую часть которого успели отхватить американские компании (многие из них уже подписали контракты и договоры о восстановлении тотчас после начала военных действий).
Перед отъездом Зандель сказал мне, что об Ираке не знает ровным счетом ничего, но встреча эта будет носить совершенно неформальный характер и состоится по инициативе одного канадского члена комиссии, с которым Зандель познакомился во время туристического путешествия по Марокко. Они вместе осматривали римские памятники, вернее то, что от них сохранилось в Волубилисе, но главное — остатки арабской архитектуры в Фесе и Мекнесе, и спорили о двух культурах и архитектурных стилях: канадский урбанист стоял за арабскую, Зандель — за римскую. Спор и различие мнений породили крепкую и честную дружбу, и вот теперь канадский урбанист попросил его высказаться по ходу работы комиссии в ООН.