Римские рассказы

Моравиа Альберто

Я просидел на этом строительстве, как сторожевая собака, четыре месяца безвыходно. Но однажды в воскресенье я отправился в Рим и на площади Рисорджименто встретил Сильвестро. Увидев меня, он сказал:

— Мы потом узнали, почему ты ушел… из-за этой девушки… Но ты скверно поступил… Она тебя любила по-настоящему, любила потому, что это был именно ты, а не кто другой… Она сказала, что теперь полюбит только кого-нибудь из нашей братии… Она говорила, что от одного вида человека с мешком за плечами и в фуражке городского управления у нее бьется сердце…

Для меня, говорит, мусорная телега лучше, чем самая шикарная машина… Кончилось тем, что она теперь с Фердинандо.

— Как с Фердинандо?

— Ну да, ей нужен был мусорщик, она его и получила… Он ведь не скрывал своего ремесла и даже хвалился им. Они обручились.

Я повернулся и пошел прочь, оставив его с открытым ртом. Мне хотелось руки себе искусать. Один раз в жизни, действительно, выпало мне, как говорится в считалке, а я этого не понял. Среди всех женщин на свете нашлась такая, которой нравилось ремесло мусорщика, и я этого не угадал.

Да, век живи — век учись и век будешь ошибаться; так вот и на этот раз жребий выпал, да не мне.

Лицо негодяя

Я никогда не получаю посылок, но в ближайшие дни я собираюсь отправить на свое имя посылочку, чтобы доставить себе удовольствие пойти на почту и заглянуть в отдел посылок. Ведь как раз там, в этом помещении, таком невзрачном и таком ветхом, где затхлый воздух пропитан запахом мокрых опилок, среди множества разнообразных посылок и чернильных пятен, впервые явилась ко мне фортуна. Конечно, не бог весть какая фортуна, но все же это было лучше, чем выдавать посылки.

Кто знает, там ли еще Валентина, девушка в черном переднике с вьющимися каштановыми волосами, рассыпанными по плечам, как у воспитанниц пансиона, с глазами, похожими на две тихие звездочки, с круглым бледным личиком — черный передник еще больше оттенял его, и оно казалось почти прозрачным. Я знаю, что, несмотря на всю свою кротость, Валентина очень горда и, заметив меня у окошечка, наверно, сделает вид, что не узнает старого знакомого. Должно быть, она просто протянет мне книгу записей — всю в пятнах и очень растрепанную — и, указав розовым пальчиком на то место, где следует поставить подпись, скажет тоном серьезной девицы, которая даже не делает маникюра: «Распишитесь здесь». А потом, вероятно, швырнет мне посылку в лицо и, даже не взглянув на меня, уйдет в заднюю комнату, где среди полок, сплошь заставленных посылками, примется за чтение своих любимых киножурналов.

Так вот, фортуна моя, как я уже сказал, явилась ко мне именно в отделе посылок. По сути дела, все началось из-за Валентины, вернее, из-за ее страсти к кино. Сидя в этом отделе, я со своим некрасивым и мрачным лицом, лишенным всякой привлекательности, ни о чем другом, кроме выдачи посылок, и не думал. Я был вполне доволен, что наконец после нескольких лет безработицы нашлось для меня занятие. Но Валентина с ее прелестным личиком вовсе не была довольна и мечтала о кино. Почему она об этом мечтала, не знаю. Быть может потому, что часто ходила в кино. А для некоторых

людей ведь достаточно смотреть фильмы, чтобы вообразить, что они сами могут стать киноактерами. И Валентина была просто помешана на этом.

Между нами никогда не возникало разговора о любви, хотя я и был немного влюблен в нее и даже как-то сказал ей об этом. Больше того, мы никогда не договаривались с ней пойти куда-нибудь погулять вместе или посидеть в каком-нибудь кафе. На всех работавших в отделе, Валентина посматривала свысока; она предпочитала держаться в стороне и не общаться с нами, такими ничтожными людишками. А однажды она заявила мне откровенно:

— Ренато, я не хочу нигде бывать с тобой, слишком уж у тебя лицо страшное.

— Как страшное?

— Не обижайся. Я знаю, ты хороший человек, но у тебя, прости меня, лицо негодяя.

Однажды, вскоре после этого разговора, в окошечко просунулась голова светловолосого франта с галстуком-бабочкой под подбородком. Валентина взяла у него извещение и не спеша направилась к полкам. Но молодой человек неожиданно окликнул ее:

— Синьорина!

Она сразу же обернулась.

— Синьорина, — повторил молодой человек, — вам никто не говорил, что вы могли бы сниматься в кино?

Стоя в стороне и наблюдая за этой сценой, я заметил, как Валентина покраснела до корней волос: впервые в жизни лицо ее покрылось румянцем.

— Нет, никто, — ответила она. — А что?

— А то, что у вас, — с той же легкой непринужденностью произнес молодой человек, — прехорошенькое личико.

— Благодарю вас, — пролепетала Валентина, стоя посреди комнаты и теребя пальцами передник.

Между тем молодой человек, казалось, не собирался больше ничего прибавить. Он еще раз внимательно взглянул на Валентину и сказал:

— Ну что ж, а пока принесите мою посылку.

И она послушно пошла за посылкой, а я, не выдавая своего волнения, направился вслед за ней. Я подошел к Валентине в тот момент, когда она дрожащими руками переставляла посылки на полках, и тихо сказал:

— Ты что, веришь этому типу?

— Отстань от меня, — так же тихо ответила мне Валентина.

— Значит, ты поверила ему?

— Отстань, говорю.

Она разыскала посылку и понесла ее молодому человеку, который в это время, достав авторучку, что-то писал на листке блокнота. Взяв посылку, он протянул Валентине листок и сказал:

— Приходите во вторник по этому адресу на студию… Нам как раз нужна девушка с таким лицом, как ваше… Спросите меня.

Ни жива ни мертва, Валентина сунула записку в карман передника, а молодой человек удалился.

Я уже говорил, что Валентина никогда не принимала моих приглашений. Но накануне знаменательного дня она обратилась именно ко мне.

— Проводи меня, — сказала она. — Одной мне как-то неловко.

Я и сейчас не понимаю, почему Валентина попросила меня проводить ее. Быть может потому, что она была очень робка, а может, ей, пусть даже безотчетно, хотелось унизить меня, сделать свидетелем своего триумфа.