Римские рассказы
Шрифт:
— Оставьте нас… Мы бездомные и пришли поспать в церковь…
Тогда полицейский мне что-то сует под нос; я сначала со сна думал, что это четки, потом вижу — ожерелье из лазурита.
— А это что — для сновидений? — говорит.
В общем, после недолгих разговоров полицейские забрали нас и повели из церкви.
Была еще ночь, но рассвет уже близился; улицы были пустынные, мокрые от росы. И мы, окруженные полицейскими, молча торопливо шагали, понурив головы. Я вижу, как впереди идет моя жена, такая низенькая, бедняжка, в коротенькой юбке, волосы на голове дыбом, и мне до
— Жаль мне ее и детей.
Он спрашивает:
— А где у тебя дети?
Я объяснил. Он мне:
— Ты отец семейства… Как тебе это в голову взбрело? Ты б о детях подумал.
Я ему ответил:
— Я это и сделал, потому что о детях думал.
В полиции какой-то белокурый молодой человек, сидящий за письменным столом, увидев нас, говорит:
— А, похитители священной утвари…
Вдруг моя жена как закричит страшным голосом:
— Как перед господом богом, я не виновата!..
Я никогда у нее такого голоса не слышал, даже рот разинул.
Полицейский комиссар говорит:
— Значит, твой муж виноват?
— Тоже нет.
— Выходит — я виноват… А как у тебя ожерелье очутилось?
А жена:
— Мадонна сошла с алтаря, своими руками открыла витрину и дала мне ожерелье.
— Ах, Мадонна… А отмычку тебе тоже Мадонна дала?
Но жена, подняв вверх руку, продолжала кричать тем же исступленным голосом:
— Умереть мне на этом месте, если я говорю неправду!
Они допрашивали нас не знаю сколько времени, но я говорил, что ничего не видел, как оно и было на самом деле, а жена все твердила, что ожерелье ей дала Мадонна. Время от времени она выкрикивала:
— Люди, на колени перед чудом!
В общем, она казалась какой-то одержимой или помешанной. Кончилось тем, что ее увели, а она все кричала и призывала Мадонну. Я думаю, они ее в лазарет отправили. Полицейский комиссар стал спрашивать меня, считаю ли я, что моя жена спятила, а я ему ответил:
— Может, и так.
Ведь сумасшедшие — не больные, просто им все по-другому представляется. А потом я подумал, что, может статься, моя жена сказала правду, и так мне стало обидно, что я не видел своими глазами, как Мадонна сошла с алтаря, открыла витрину и отдала жене ожерелье.
Жребий выпадет тебе
Мальчишкой я играл со своими сверстниками в разные игры. У нас была одна считалочка, которая начинается так:
Сто пятнадцать и пятьсот,На заре петух поет.А кончается:Кошка села на трубе,Жребий выпадет тебе.Как мне всегда хотелось, чтобы палец считавшего уткнулся в мою грудь и мне бы выпало быть главарем в игре! Самолюбие, что поделаешь. Известно, что в жизни самолюбие — это главное: кто этого не понимает, тот ровно ничего не понимает в жизни. Сделавшись взрослым, я по-прежнему остался человеком, который всегда надеется, что «жребий выпадет» ему. Но только не очень уж часто выпадал он мне, вернее — почти
Чего только не болтают о мусорщиках! Уж ниже мусорщиков, говорят, никого нет, даже нищие и те повыше. Может, конечно, оно и так. Но только что произошло бы, если б мусорщиков не было? Это сразу видно в дни, когда мы бастуем: весь город грязный, засоренный бумагой, помойки переполнены. А на самых хороших улицах грязнее всего, потому что богатые ведь мусорят больше бедняков; по мусору всегда видно, как люди живут. Именно в такие-то дни и выясняется, как важен мусорщик при теперешней жизни.
Ну так вот, разъезжая на своей повозке с мусором, я считал, что уж никогда не услышу слов: «Жребий выпадет тебе». Выпадало все другим, в особенности с женщинами. Каждый раз, как я говорил какой-нибудь девушке, которая мне нравилась: «Я работаю мусорщиком», она морщила нос и хмурилась. А потом, рано или поздно, она со мной расставалась. Как будто я говорил: «воровством занимаюсь». Поначалу до меня не доходило, а потом постепенно я стал понимать, что вроде лучше скрывать свое ремесло. Можно сказать, окончательно открыл мне глаза старый Сильвестро, с которым мы вместе работали. Однажды утром, когда мы, как обычно, собирали мусор по домам, я ему пожаловался, что женщинам, мол, не нравится наше занятие. Он мне ответил без всякого:
— Да, потому что это грязное ремесло, а женщины таких не любят… Ты скрывай его.
— А что говорить?
— Говори, что ты служащий городского управления. Ведь это в конце концов правда… Все мы муниципальные служащие, и кто мусор собирает, и кто сидит в адресном столе за окошечками — и те и другие служащие.
Вмешался другой мой товарищ, Фердинандо, рыжий, веснушчатый, очкастый парень моего возраста:
— А по-моему, ты неправ… зачем скрывать свое занятие? Оно не хуже других. Работа как работа… Мы такие же трудящиеся, как и все… Если ты скрываешь — значит, поддаешься предрассудку.
— Ишь ты какой, — говорит Сильвестро. — Ну а предрассудок-то существует или нет? Что для Луиджи важнее: с предрассудками бороться или чтоб его девушка полюбила? И потом посмотри на грузчиков… они тоже трудящиеся, а, однако, они себя называют то носильщиками, то посыльными, то еще как-нибудь. Они меняют название, а не дело, тоже из предрассудка.
— Послушай меня, Луиджи, — упрямо сказал Фердинандо, — не скрывай ничего. Если женщина придает значение предрассудку — значит, он для нее важнее, чем ты.
В общем, мы спорили довольно долго, пока наша повозка, полная мусора, медленно двигалась по улицам в утреннем ноябрьском тумане. Потом мы остановились у одного из домов. Фердинандо взял мешок, вылез из повозки и, посвистывая, вошел в ворота. Я сказал Сильвестро:
— Ты стар и знаешь жизнь, научи меня, как быть.
Он вынул трубку изо рта и ответил:
— Фердинандо предпочитает хвастаться своим ремеслом, но, по-моему, это просто другая манера его стыдиться… А вот я не стыжусь… Не хвастаюсь, но и не скрываю. Я мусорщик — и баста.