Римский сад
Шрифт:
— А еще, — он попытался взглянуть на нее ясным взглядом, но не смог. — Поскольку ты ничего не зарабатываешь, скажи, если я уйду с работы, как мы будем платить ипотеку? На что жить?
— Боже! — она сжала кулаки, мечтая раздавить его. — У меня была работа! Были друзья, жизнь! Я все бросила ради тебя! И твоих долбаных хотелок!
— Это неправда, у тебя есть книга, и ты точно не собиралась сидеть здесь и бездельничать. Разве не об этом ты мечтала всю жизнь — бросить работу, наконец-то получить возможность делать то, что хочешь, быть свободной?
— У меня не получается рисовать, хрен бы тебя побрал, ничего не получается!
— А ты начни, и увидишь, все получится.
— Начать? Что ты, черт побери, несешь? Съешь яблоко, и все наладится? Пойди прогуляйся? Разве ты не видишь, чем я занята каждый день? Не видишь, в каком я состоянии?
Наступила тишина. Он уставился в пол.
— Мы всегда говорим о тебе, правда, Франческа? Франческе хорошо, Франческе плохо, Франческа хочет ребенка, Франческа отлично справляется со своей работой, Франческа хочет еще одного ребенка, Франческа хочет пить, есть, Франческе грустно, и Боже, помоги нам, если Франческе грустно, мы ведь должны ее утешить. Мы здесь для этого, не так ли? Мы живем, чтобы сделать Франческу счастливой, — он взял стакан со стола. Наполнил его водой. Рука все еще дрожала. Он поднес стакан к губам, но тот выскользнул и разбился. Никто не шевельнулся. — А ты понимаешь, что я тоже существую, Франческа? Это момент моего триумфа, сейчас речь обо мне, а не о тебе. Обо мне, понимаешь? На этот раз обо мне! — крикнул он. Затем понизил голос. — У тебя всегда была отличная работа. Ты всегда была такой хорошей, уважаемой, любимой. Много друзей, умные и приятные коллеги, тебя все всегда обожали. Гениальная Франческа. Франческа может позволить себе иметь одного, двух, десять детей, из-за этого лишиться работы, но какое ей дело? Вечно проигрывающий придурок в этой ситуации — я. Еще и потому, что у нас две дочери, Фра. Тебе когда-нибудь было не наплевать на это? Когда-нибудь замечала это?
— Хочешь сказать, ты не хотел, чтобы Анджела с Эммой появились на свет?
— Не смей так говорить, Франческа. Я люблю их, и я всегда был рядом с ними. И ты это знаешь.
— Тогда какого хрена ты хочешь?
— Это момент моего триумфа, Франческа. Моего триумфа. Моего. Вбей это себе в голову. В твоей голове вообще может удержаться что-то, кроме «Франчески»? Теперь твоя очередь смотреть на мои успехи, отойти в сторону и, черт побери, подумать, как тебе хочется оказаться на моем месте. Теперь твоя очередь завидовать мне и страдать. Пришло твое время страдать.
Франческа неподвижно стояла посреди комнаты. Дом сказал: «Наконец-тоон сказал то, «подумает». — Дай мне ключи от машины.
— Франческа, пожалуйста, извини, я слишком много выпил…
Дом пульсировал, пульсировал.
— Ключи.
— Франческа, ты не можешь вес…
— Ключи. Дай мне ключи.
— Брось, Франческа, я ошибся, не преувеличивай. Она протянула руку.
— Девочкам нездоровилось. Убедись, что они спят.
— Франческа, ну…
— Где, черт возьми, ключи?
Ключи от машины лежали на столе. Она их увидела. И была уверена, что они появились внезапно. Была ночь. Она взяла ключи. Открыла дверь. Взяла сумку. Ушла.
7
Она сдала задом. Автомобиль выскользнул со стоянки. На виа Массимо Троизи было темно. Фонари погасли, улипу заполонили тени сосен и кустарников, выжженных зноем последних дней. На круглой клумбе посередине дороги росла густая трава в человеческий рост. И ни одной живой души. Вдалеке виднелись гигантские световые пилоны, похожие на механических инопланетян в белых, красных и серых доспехах, с широко расставленными ногами и руками на бедрах. Она выехала на виа Остиенсе, и даже там уличные фонари перегорели или перегорали, стоило ей подъехать ближе. Возле Тибра растительность стала пышнее, но казалась черной. Она миновала Тор ди Валле. Справа АЗС. Мертвая, безжизненная, как и все остальное. Рядом с заправкой обнаружился бар с вывеской «Всегда открыто» и с ржавыми опущенными рольставнями.
Будто прокатилась волна эпидемии и вся округа вымерла. Повсюду валялись большие черные пакеты. Она мельком заметила — стая некрупных зверей с желтыми глазами набросилась на один — и сбавила скорость, сама того не осознавая. Звери крались среди мусора, набрасывались друг на друга, грызлись из-за еды, рвали мешки и пожирали что-то дурно пахнущее. Прилетели чайки. Накинулись на четвероногих. Начали кричать.
Франческа прибавила газу. По ошибке свернула в боковую улину. Перед ней мелькнули деревья и забор, за которым угадывались остатки ржавой жестяной крыши. Заборы тут были обшиты черной пластиковой пленкой. За ними ничего нельзя было рассмотреть. Слышались пронзительные звуки, вроде бы человеческие голоса или крики каких-то существ. Она нашла выезд. Вернулась на главную дорогу. Въехала в Рим.
И тут освещения почти не было. В ЭУР [27]
Заведение было открыто. Очень маленькое помещение. Внутри никого. Она села за темно-зеленый стол. Положила сумку на стул рядом с собой. Выпрямилась, сложила руки на зеленой столешнице. Подождала. Появилась неряшливая женщина, лицо и глаза опухшие, как у человека, злоупотребляющего алкоголем или наркотиками. Женщина, должно быть, сказала, растягивая слова: «Чего вам, мы закрываемся». Кажется, Франческа ничего не услышала. Кажется, ничего не ответила. Через мгновение перед ней появился стакан с чем-то темным и немного безвкусной картошки фри в кроваво-красной миске. Она выпила. Поела. Ей было хорошо. Она хотела остаться тут навсегда. «Закрываемся», — наверное, сказала Франческе женщина, но она не была уверена, что действительно слышала этот голос. «Пять евро». Она не двигалась. Выпила. Женщина подошла, мягко подтолкнула ее рукой, должно быть сказала: «Эй, я говорю — мы закрываемся». Пять евро. Куда ей теперь идти? «Пять евро». Франческа открыла сумку. Внутри было все, что может пригодиться настоящей матери, бумажник и мятый конверт. Она взяла конверт. Посмотрела на него. И обнаружила цель.
27
Квартал Всемирной выставки (шпал. Esposizione Universale di Roma, «Всемирная выставка Рима», сокращенно EUR.) — обширный комплекс зданий, построенных по приказу диктатора Бенито Муссолини в 1935–1943 годах на юго-западе Рима в рамках подготовки к проведению Всемирной выставки (выставка не состоялась).
Она заплатила пять евро. Женщина начала опускать рольставни, Франческе пришлось наклониться, чтобы выскользнуть на улицу и шагнуть в темноту. С конвертом в руке.
В машине она включила навигатор. Вокруг ни единого огонька. Она ехала в полной темноте. Виа Кристофоро Коломбо — никого. Проехала по Гар-бателла. Пересекла виале Марко Поло. Через несколько километров остановилась. Машина заглохла с тяжелым выдохом, будто из легких вырвался воздух.
Она снова положила руки на руль. Сжала. Замерла. Она смотрела вперед сквозь лобовое стекло, на вспышку света.
Тут были зелень и величественные просторы римских руин. Раздался звук, первый человеческий звук с тех пор, как она вышла из дома. Музыка вдалеке: нечто вроде бесконечной волны, которая поднялась со всей мощью, готовая уничтожить тебя, а затем разбилась о берег, опадая на землю. Она вышла из машины.
Гравий хрустнул под ногами. С каждым шагом руины становились все величественнее. Шагали ей навстречу. Деформировались под ударами музыки. Они были чудовищными, парили над землей, вместе со своими колоннами и порталами, пронизывающими стены, рухнувшие бог знает как давно.
Она остановилась. Открыла мятый конверт. Вытащила билет. Отдала его тому, кто просил ее об этом.
— Все уже скоро закончится, — было сказано ей укоризненным тоном.
— Пропустите меня.
Когда она вошла, музыка взорвалась.
На сцене, устроенной в руинах терм Каракаллы [28] , оркестр аккомпанировал сопрано. Музыканты были одеты в черное. Дирижер стоял спиной, его волосы развевались. Слушая партию сопрано, Франческа попыталась вычленить звук виолончели среди других инструментов. А затем увидела силуэт Фабрицио, обнимающего виолончель. Руки Фабрицио, скользящие по струнам. Осторожно нажимающие на них. Заставляющие их петь. Она увидела лицо Фабрицио. Подбородок, шею, рот, глаза, цвет его глаз. Но, может, ей только показалось? Он был далеко, и света маловато. Может, это всего лишь ее воображение? Она села на последнем ряду.
28
Термы императора Каракаллы в Риме, официально именуемые термами Антониниана. Строительство началось в 212 году н. э. и было закончено в 217 году уже после смерти императора. Летом 1937 года мэр Рима Пьеро Колонна распорядился отдать историко-археологический комплекс в распоряжение Римского оперного театра, летний театральный сезон прерывался всего два раза, выступления проводятся на большой сцене под открытым небом, амфитеатр вмещает 20 тыс. зрителей.