Риск, борьба, любовь
Шрифт:
И все же в послушании тигрицы я инстинктивно угадывал фальшь. Она продолжала люто ненавидеть меня и ждала только часа, чтобы взять реванш.
А вокруг вольера вырастала стена клеток с прибывающими животными. Мало-помалу моя мечта осуществлялась. Аттракцион с хищными кошками становился реальностью. Но до окончательной победы было еще далеко.
ТАЛАНТ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ
Итак, повторяю, мало-помалу я продвигался к осуществлению своей мечты. Аттракцион с хищными кошками становился реальностью.
Первоначально я получил разрешение на работу с пятью тиграми. Но, пока эти тигры ехали из-за границы, мне, как я уже рассказывал в предыдущей главе, всеми правдами и неправдами удалось заполучить еще кое-каких животных. В Союзгосцирке (так к концу 50-х стало называться Главное управление цирками) смотрели на меня с подозрением. Мало кому верилось, что тридцатилетний акробат, по роду своей деятельности никогда с животными не связанный, осилит новую для себя специальность. Были недоброжелатели, были завистники, были и обычные чинуши. Эти-то последние, пожалуй, хлебнули моей крови больше всех других.
Особенной известностью в кулуарах пользовался некто Бабкин, ревностно служивщий заместителем начальника художественного отдела. Злые цирковые языки давно окрестили грозного зама точным прозвищем «Товарищ Нет». Опытные артисты твердо знали: если тебе не отказывают, а всего лишь посылают получить визу у Бабкина, стало быть, дело твое — труба. Знал это и я. И когда с очередной бумажкой, разрешающей приобретение новых животных, меня отфутболили к «Товарищу Нет», я крепко задумался.
Надо сказать, что в описываемую пору нервы у меня были, что называется, железные. Я смело мог рассчитывать на то, что они не подведут, а потому шагнул в дверь художественного отдела с не меньшей решимостью, чем в клетку к тигру-людоеду.
Лицо Бабкина изумило меня, если так позволительно выразиться, своей безликостью. Оно ровно ничего не выражало. А если и выражало, то лишь полнейшее, совершенно безграничное безразличие. Бабкин механически пробежал мою бумагу глазами и, постукивая по столу пальцами, монотонно пробубнил:
— Ваше письмо подписано самым высоким начальством, но начальство допустило отклонение от правил, так как подписало письмо, на котором нет всех необходимых виз, и я этого подписывать не буду.
Я попытался возразить:
— Вы не имеете права не подписывать, ведь сам управляющий разрешил!
Бабкин, даже не удостоив меня скучающим взглядом, продолжал постукивать пальцами по столу. Когда я закончил говорить, он без выражения произнес:
— Да-да-да-да-да. Но не подпишу.
Я начал спорить, ловя себя на том, что горячусь и повторяюсь.
Бабкин вежливо и равнодушно дал мне закончить и вновь произнес:
— Да-да-да-да-да. Но не подпишу.
— Так ведь управляющий подписал. Ваша виза нужна только формально… — Я с ужасом понял, что никаких более оригинальных аргументов придумать не в состоянии.
— Да-да-да-да-да, — последовал ответ, — но не подпишу. А товарищу управляющему доложу о нецелесообразности.
И тут меня осенило.
— Да-да-да-да-да, —
Бабкин словно поперхнулся. Он попытался что-то сказать.
— Да-да-да-да-да, — хладнокровно парировал я.
«Товарища Нет» лупили его же оружием! На него было невозможно смотреть без смеха. Наверное, впервые в жизни человек этот почувствовал себя в шкуре артистов, над которыми привык измываться.
Кончилась наша встреча тем, что всемогущий чиновник вылетел из кабинета с криком:
— Уберите Запашного! Он издевается надо мной! Я не могу работать! Он кровопивец! Душегуб! Вампир! Я не зайду в кабинет, пока он там! — Бабкина трясло так, как обычно трясло выходящих от нет артистов.
Наконец, сжалившись над «Товарищем Нет», я вышел в коридор.
Несколько следующих дней при виде меня Бабкин опускал голову и рысью пробегал мимо, торопясь укрыться за какой-нибудь дверью. Я же неизменно пускал ему вслед ехидное: «Да-да-да-да-да». Более того, я по нескольку раз в течение рабочего дня заглядывал в художественный отдел, произносил с порога ту же идиотскую тираду и, вежливо приподняв шляпу, уходил. Дело кончилось тем, что в конце недели секретарь управляющего, сотрясаясь от беззвучного хохота, вручила мне по всем правилам завизированную бумагу: Бабкин сдался.
В тот же день на платформе Рижского вокзала меня напутствовал Плахотников:
— Получишь в зоопарке двух тигрят. Да смотри, чтоб не было рахита! Не бери с прогнутой спиной или кривыми лапами! Не бери «кота в мешке» — лучше поживи несколько дней, присмотрись. У молодняка может быть костоед — это когда хищник себе хвост грызет. Гляди, бывают еще накожные заболевания… Эх, чувствую, все ты не так сделаешь! Надо бы мне самому ехать…
— Да не переживайте вы так, Евгений Николаевич, — обнял я его, — все будет в порядке. Скажите лучше, как характер подобрать.
— Характер? Да как его подберешь, — вздохнул Плахотников. — Характер выявим на месте. Главное — привези!
От избытка чувств старик погрозил мне кулаком и вытер скатившуюся слезу. Поезд уже тронулся, а он все шел по перрону, что-то крича напоследок. До меня донеслось:
— Да смотри, чтоб не кашляли!..
— Ишь как расчувствовался ваш отец, — кокетливо сказала хорошенькая проводница.
— Это не отец, — ответил я, — но очень, очень хороший человек.
Цирковые скитания уже не раз приводили меня в Ригу. Меня всегда поражала тамошняя противоестественная чистота. В послевоенные годы хозяйки возле своих домов мыли тротуар с мылом и каким-то порошком. Нигде ни бумажки, ни окурка. Русский человек чувствовал себя здесь не в своей тарелке. К слову сказать, и ненавидели здесь русских просто свирепо. Чуть не в глаза называли оккупантами.
Помню, пристала ко мне местная девчонка, совсем замучила со своей любовью. Что поделаешь, такая профессия: поклонницы шагу ступить не дают. Вот и эта — бесцветная совершенно, даже ресницы белые — повадилась ходить на каждое представление и за кулисы являлась. Чем-то девчонка эта приглянулась моей маме. И мама стала меня воспитывать: