Риск, борьба, любовь
Шрифт:
— Начало плохое, — протянул я. — Есть такая примета: как начнешь — так и закончишь.
— Ты хочешь сказать, что в конце концов у тебя все звери разбегутся?
— Да все-то, наверное, не разбегутся. Но неприятностей не оберешься.
Я был прав. Не успела еще приехать машина «скорой помощи», как меня ехидным голосом позвали:
— Вальтер! Зайди к директору!
«Ну вот и вторая неприятность подползает, — невесело подумал я. — Стало быть, начальству уже доложили».
Стряхивая
Со стороны манежа послышались бодрые звуки знаменитого циркового марша. Стало быть, дневное представление уже началось. В голове невольно пронеслось: «Вылетать — так с музыкой!» Я угрюмо усмехнулся этой вымученной остроте.
Из кабинета директора навстречу мне показался Полосатов. Он весело мурлыкал популярный мотивчик и бодро потирал руки, словно уладив какое-то выгодное дельце.
«Вот так совпадение!» — подумал я. И тут же в мозгу пронеслось: «Как же так?! Ты же опытный дрессировщик! Знал, какая беда у меня случилась, и не помог! Вместо этого бросился к Асанову?!» Я остановился и посмотрел ему прямо в глаза.
— Что это у тебя вид такой веселый, Костя? — спросил я, тщательно подбирая слова.
— Какой? — жеманно ответил он вопросом на вопрос.
— А такой, — внезапно взорвался я, — как будто тобой женщины стали интересоваться!
И, задев Полосатова плечом, направился к двери директорского кабинета. Постояв в недоумении и деланно рассмеявшись, Константин, ссутулившись и косолапя еще больше обычного, пошел восвояси. Последнее, что я успел отметить, открывая директорскую дверь, — то, что Полосатов больше не мурлыкал свой мотивчик.
Асанов разговаривал по телефону. Надеясь, что мне удастся оправдаться, обезоружить директора искренним раскаянием и безоговорочным признанием своей ошибки, я возможно более шутливым тоном спросил:
— Что, можно собираться?
— А как ты думаешь?! — Асанов швырнул трубку на рычаг. — Собирайся, и как можно скорей! Я уже заказал вагон.
Совершенно оглушенный, я произнес немеющими губами:
— Но ведь завтра Новый год…
— Вот и хорошо, резко парировал директор. — По крайней мере ты нам его не испортишь!
Во мне стала закипать злость. Едва сдерживаясь, я произнес:
— Да вы хоть разберитесь…
Но он не дал закончить:
— Уже разобрались. Иди и упаковывайся. Отправка завтра. Все!
Во мне поднялась волна ярости, но голос стал твердым и спокойным:
— Я готов уехать в любой город согласно разнарядке. Но не раньше, чем мне укажут, куда ехать. Главк закрылся на новогодние праздники, на месте никого нет. Куда мне прикажете отправляться?! Если я вам мешаю, то потерпите до начала рабочей
— Ты не мне мешаешь, — Асанов уже не кричал, а говорил язвительным шепотом, — а коллективу!
— А коллектив — это Полосатов? — не выдержал я.
— Да, и он неоднократно говорил мне, что тебе не место в Московском цирке. Жаль, я раньше его не послушал. Ты мешаешь всем нормальным людям!
— Значит, вы нормальные, а я — нет? — Я чувствовал, как у меня на скулах напряглись и заходили желваки.
— Да, ненормальный! Выпускаешь пантер гулять по цирку! У билетеров паника, и я их понимаю: полный цирк зрителей — женщины, дети! А у нас, видишь ли, пантера разгуливает. Еще не хватало, чтобы ты выпустил тигра!
Он со злостью отодвинул чернильный прибор, переставил пресс-папье, потом вернул все обратно и закончил:
— Убирайся ко всем чертям! Не желаю из-за тебя попасть на скамью подсудимых!
— Какая скамья подсудимых?! — попытался вразумить его я. — Она же никого не съела…
— Еще не хватало! Езжай с Богом! — Асанов макнул рукой. — Уезжай, куда вздумается. И выпускай там своих пантер, львов, тигров — кого захочешь, хоть крокодилов!
— Хорошо! — взорвался я. — Уеду. Хотя случай есть случай… Но если вы так настаиваете, я уеду.
Не слушая меня, директор поднял телефонную трубку, давая понять, что разговор окончен.
В дверях я остановился и все-таки добавил:
— Ко всем чертям, но уже не к вам. Выпущу аттракцион — позовете — не приеду!
Забегая вперед, скажу, что я оказался злопамятным. Через три года Асанов действительно собирался открыть сезон моим аттракционом. Но я уперся и не поехал, заявив в главке, что еще «не созрел» для работы в Москве.
Этот довод оказался вполне веским для наших чиновников, ведь они абсолютно убеждены, что в провинции живет второсортная публика, которой годится любое зрелище, а вот Москва или Ленинград могут принимать у себя только «созревшие» произведения. Главк, таким образом, перестал настаивать на моей поездке к Асанову, и лишь мудрый управляющий Бардиан с пониманием произнес: «Однако у тебя и характер!»
Но все это было позже. А сейчас, в ночь на 31 декабря, я паковал свое имущество. За фанерной стеной, где были заперты животные Марианны Рейс, слышался душераздирающий писк новорожденных тигрят.
— А у соседей опять приплод, — вздохнув, произнес я. — Везет Марианне!
— Еще бы не везло, — отозвался Ионис, — если у нее тигры ничего, кроме детей, не делают!
Тигрята не затихали всю ночь. Мне казалось, я сойду с ума от этого жалобного писка. К рассвету наступило затишье — видимо, малыши ослабели.