Робеспьер. В поисках истины
Шрифт:
Но он мог сознаться в действиях ещё более беззаконных, слушательницам его было не до того, чтоб обращать на это внимание.
— Теперь другого спасения для Фёдора нет, как бежать за границу, — сказала со вздохом Софья Фёдоровна.
— Да, если он на это согласится, — заметила Магдалина.
— Надо его уговорить.
— Я вот и пришёл затем, чтоб предложить боярышне с ними повидаться, — вставил Грибков.
— Когда? — спросила девушка, срываясь с кресла, чтобы немедленно идти туда, куда ей укажут. В волнении своём она давно уж перестала
Но Грибков объявил, что надо прежде с его крестником посоветоваться. Чтоб не подводить его под подозрение, он редко с ним виделся; а уж особенно стал избегать с ним встреч с тех пор, как дела его с Штукатурихой пошли на лад. Он был так уверен в торжестве своём над стряпчим, что даже и утешать Магдалину с Фёдором не заботился в последнее время. Перед великою радостью, которую он им готовил, ему казалось простительным оставлять их в тревоге.
Очень ему было горько разочароваться в своих ожиданиях, так горько, что он без надежды на успех принимался за последнее средство спасти Курлятьева. Если уж это оборвётся, ну, тогда капут, и торжествуй вовсю проклятый дух современности в лице столичного слётка, вертопраха Корниловича! Быть ему тогда прокурором, а Курлятьеву в Сибири, видно, уж сама судьба того хочет.
И как будто на самом деле судьба этого хотела; в ту самую минуту, когда он собрался идти к крестнику, этот последний сам к нему явился с известием, что его отставили от должности. Уж и другой на его месте. Сам стряпчий избрал ему заместителя и, объявив ему об отставке, приказал немедленно очистить квартиру для нового писаря.
— Из-за чего же он вдруг на тебя взбеленился? — вскричал Грибков.
— Из-за Курлятьева! Говорил я вам, что ваши шашни с ним до добра меня не доведут, так и вышло. Ревизор-то, которого по его делу из Петербурга ждали, уже едет.
— Что ты?!
— Верно вам говорю. Мне нельзя не знать.
— Бумага о нём пришла?
— Какая бумага! Это прежде бумагами-то загодя о ревизиях предупреждали, теперь похитрее стали, поняли, что так поступать не годится. Теперь исподтишка да нахрапом действуют. Молчат, молчат, да вдруг и нагрянет полномочный генерал. Частным образом чёртушка наш, Корнилович, узнал про то, что послали кого-то из важных нашу губернию ревизовать. В Москве, должно быть, застрял, что до сих пор его нет. Перед Успением выехал. Во всяком случае каждую минуту надо ждать.
— И опять этот вертопрах проклятый выскочил! — простонал горестно Грибков.
— Опять он. Ничего не поделаешь, шустрый, бестия. Всех теперь в руки заберёт, и прокурора, и председателя, полную волю ему дадут, так он их застращает. Да чего! И в губернском-то правлении за уборку да за чистку принялись. Гусятникова-то, Петра Ивановича, тоже в отставку уволили. В остроге с меня начали, а там и другие полетят.
— Эх, и это дело у нас, значит, сорвалось! — почёсывая в затылке, уныло проговорил Грибков.
— А что вы затеяли-то?
— Да вот...
Он
— Уж мы с боярышней так решили: ничего больше не остаётся, как с твоею помощью бегство нашему боярину за границу устроить. Из острога бы его только вывести, а там есть у меня один человечек на примете, куда угодно доставит.
— Так. Ну а меня бы вы, чем тогда отблагодарили? — спросил после небольшого раздумья писарь.
Лицо старого подьячего прояснилось. Не такой человек был его крестник, чтоб праздные вопросы задавать.
— Тебе-то? Да уж не беспокойся, твоя судьба у нас изрядно была обдумана. Я о тебе о первом позаботился, чтоб, значит...
— Сколько же на мою долю было обещано? — перебил его писарь.
— Две тысячи, — бухнул, не задумываясь, Грибков.
— Ладно. Пусть ещё тысчонку надбавят, и мы всё оборудуем, — объявил Илья Иванович. — Ну, чего вы на меня уставились? — продолжал он с усмешкой. — Кажется, понять нетрудно, теперь мне вольготнее действовать, чем прежде. Руки у меня развязаны, ничем я не рискую...
— И то! Промахнулся, значит, господин стряпчий, отставив тебя от дела.
— Поняли теперь? Слава те, Господи! Идите же к боярышне, возьмите у неё деньги, и начнём орудовать. Такое дело, и мешкать нельзя, да и торопиться опасно, а между тем каждая минута дорога.
— Деньги я тебе свои дам, — объявил Грибков. — Смущать мне её раньше времени не хочется. Обещал ей через тебя свидание с ним устроить.
— Теперь нельзя. Уж за границей увидятся, если она туда за ним поедет.
— А как ты его уговоришь бежать? Ведь он раньше не соглашался.
— Мало ли что раньше было! Раньше-то он, с перепугу, как бы ума лишился, всё чуда ждал, что двери темницы сами собою разверзнутся перед ним и ангел небесный выведет его из неё, как святого Петра Апостола. Женщина ему какая-то светлая всё являлась, вслух он с нею разговаривал, так занятно, что у сторожей сон пропадал, его слушая, ну а теперь, вот уж третью неделю, как смолк, и даже ни про что не спрашивает, как войдёшь к нему. В уныние стал, значит, впадать и на всё пойдёт, чтоб хоть попытаться вырваться на волю.
— Ну, орудуй, с Богом, — сказал подьячий.
Прошло ещё с неделю.
В ожидании вестей от Грибкова Магдалина из дому не отлучалась и всё время проводила с матерью. Надежда, поддерживавшая её всё лето, вдруг погасла и заменилась жуткими предчувствиями, одно мрачнее другого.
Не утешало и Софью Фёдоровну новое предприятие Грибкова. Это бегство из острога, о котором он так развязно распространялся, она даже и представить себе не могла, как может оно осуществиться. А если б даже и удалось оно, что за жизнь ждёт её дочь с беглецом-мужем в чужой стране, среди иноземцев, в вечном страхе и в тоске по родине. Разумеется, она с ними не расстанется и умрёт на чужбине без утешений православной церкви, которой она пребывала такой усердной дщерью всю свою жизнь, и похоронят её вдали от мужа, в чужой земле...