Робинзонада Яшки Страмболя
Шрифт:
У Яшки мутные глаза, испарина. Он сидит, привалившись спиной к глинистой стене оврага. Он виновато теснится — дескать, садись рядом, в тень — к моим ногам бегут комышки сухой глины. Нечего тут объясняться. Яшка сдал. Его мутит, у него головокружение… Вероятно, солнечный удар. Я кивнул — помогите. Мы живо — в шесть рук — сняли с него рубашку, расстегнули пояс самодельных джинсов Я, не жалея воды, намочил пестрый шейный платок, который Яшка носил по примеру вымерших пиратов, и сделал ему компресс.
— Слушай, Яшка, в каком году основали нахимовские училища? — спросил младший.
— В 1942-м, — прохрипел Яшка.
— Пора их закрыть! — старший
— В училище уделяется большое внимание физкультуре и спорту… — захрипел Яшка.
Я махнул рукой — помолчи. Мы ежедневно по всякому случайному поводу выслушивали рассказы о порядках в нахимовском училище и наперед знали, что он силится рассказать.
— Мне не очень-то хочется в Ленинград… Ну его, училище… — сказал Яшка.
Это он сказал в порыве признательности нам, которые вечно возились с ним, с неудачливым Страмболя.
Завтра Яшка уезжает в Ленинград, сопровождает его какой-то тип. Яшкина тетка Вера Степановна Деткина клянется, что на уговоры этого типа затратила столько сил, души и времени, сколько сроду бы не нашлось у нее для единственного сына Николая.
Я и старший Шпаковский сели в сторонке.
— Который час?
Шпаковский оттянул рукав футболки.
— Двадцать семь минут второго.
— Если опоздаем к поезду, будет крепкий бемс. Тетя Вера живьем Яшку съест. Она целую неделю ревела, как корова, и откармливала его на прощание. А тут на тебе — не уехал.
— Не клевещи! — лениво заступился я за тетю Веру.
— К чему им Яшка? А тут вариант подходящий — отправили его в нахимовское: и Яшка рад, и люди добрые плохого не скажут о Деткиных, и тетя Вера — благодетельница.
Все Шпаковские слыли крамольниками, отличались житейской трезвостью, приводили нас в смущение характеристиками, которые они давали взрослым. Мы пытались подражать им, но безуспешно: мы не проходили школу мамы Шпаковской.
Мама Шпаковская, женщина жалостливая и сентиментальная, завидев Яшку, твердила братьям, здоровякам и шалопаям, что Яшка теперь несчастный сирота и никто о нем не заботится. И выходило, что Яшку опекать было некому, кроме братьев Шпаковских. Братья уверовали в свое предназначение. Они ходили за Яшкой по пятам, нянчились с ним, как с девчонкой. При мне они отлупили одного из своих друзей, толкнувшего Яшку. На этот раз они оказались в степи из того же стремления опекать Яшку, которого я уговорил на прощание перед отъездом в Ленинград пройти маршрутом по руслу Песчанки.
Где мы сейчас находимся? Я подсчитал: если отсюда до дороги километров тридцать пять — сорок, Яшка к поезду успеет.
Шпаковский, натянув на голову футболку, что-то припоминал. В темноте легче сосредоточиться, по себе знаю.
— Не страшно, если балки шли параллельно руслу Песчанки… — начал я.
Шпаковский засопел, сердито дрыгнул ногой: дескать, не мешай. Я слазил в рюкзак за планшеткой, выдернул из держателя карандаш. Шпаковский кивнул: дескать, рисуй.
Я провел по диагонали листа линию — дорогу из поселка в глубинные совхозы. Допустим, нас высадила машина здесь… Я отчетливо помню: спускаясь к Песчанке, шли на юго-восток. Километров тридцать, не меньше! До русла Песчанки добирались, значит, день. В высоких глинистых, местами обвалившихся берегах чернели брошенные гнезда стрижей, поверху звенели на ветру сухие щетки бурьяна. С переката на перекат перебиралась хиленькая речушка. Песчанка летом местами
Провел линию с юго-востока на северо-запад: грубо изобразил русло Песчанки. Значит, нам следовало два последних дня идти на запад или северо-запад…
Рука Шпаковского отобрала у меня карандаш и уверенно провела толстую неровную линию в низ планшета.
— На юго-запад мы шли, дундуки. Я вспомнил: Яшка брал у меня часы, показывал Ваське, как определяться по солнцу и по часам…
Я лежу на спине и дергаю зубами ворот рубашки — привычка в минуты растерянности. Поднимаюсь, иду к рюкзакам. Яшка лежит с закрытыми глазами. Младший Шпаковский жует хлеб и запивает его водой из фляжки.
— Тебе вчера Яшка показывал, как определяться по часам? Как мы шли?
— Показывал. Два раза, утром и вечером.
— Постой… Утром на юг и вечером на юго-запад?.. А кто из нас осел, этого Яшка не показывал?
— Он вчера не знал.
Подходит старший Шпаковский, отбирает у брата кусок хлеба и начинает жевать. Младший кивает ему на часы: мол, сколько времени?
Я хватаю Яшку за плечи, рывком ставлю на ноги.
— Идти можешь?
— Могу… — Яшка нащупывает рукой стену оврага, наваливается на нее спиной. Его тошнит. Потому ли, что он белобрыс, и уши у него нежны, и взлохмаченная голова на длинной шее, как цветок на вялом стебле, рядом с широкоплечими и смуглыми Шпаковскими он кажется девочкой.
— Ничего, пойдешь! Станешь висеть на мне!
— Тошнит, — тихо говорит Яшка. — В голове шум…
— А-а, иди ты! — я бросаюсь бежать.
Пробегаю овраг, карабкаюсь по склону балки и, задыхаясь, выскакиваю в степь. Она распахнута на все четыре стороны. Это останавливает меня: в какую сторону броситься? Я перехожу на шаг и немного погодя бесхарактерно валюсь на землю. Что я могу сейчас изменить? Я не бог и не конек-горбунок!
«Ну и пусть! — твержу я про себя. — Пусть я виноват и Яшка опоздает к поезду! Для тебя что юг, что север — одинаково, осел. Это раз. Превращаешь серьезный маршрут в прогулку. Это два. Мало? Что ты искал по руслу Песчанки? Хорошо, если принесем Яшку домой живым. Ты хотел смотреть обнажения по берегам Песчанки? Ну какой из тебя геолог! В минералогии ты ни уха, ни рыла! Может быть, ты искал железо и хромиты? С твоими знаниями разведывать только глину для саманов. Алмазов по Песчанке ты не искал? А почему бы тебе не открыть на Песчанке алмазы? Если геологов посылают на маршрут, они знают, где и что искать. А ты знаешь? Ты пижон! Пижон и размазня. И невежда!»
В самом деле, я вечно выдумываю маршруты в верховья Каргалки, уговариваю ребят съездить за 50 километров на Сазду, к отрогам Мугоджар, собираюсь когда-нибудь на Сихотэ-Алинь. И за всем этим стоит мечта «открыть что-то такое»… А что я могу, кроме того, как выдумывать несбыточные маршруты? Только посредственно выполнять домашние задания. Знать наизусть все архипелаги Полинезии. И съедать по просьбе мамы полную тарелку борща.
Яшке хуже. Мы кладем ему на лоб мокрый платок, уговариваем съесть немного хлеба и сыру. Он мотает головой и тихонько стонет. Мы все-таки заставили его съесть кусочек сыру.