Робинзонада Яшки Страмболя
Шрифт:
— Что у вас с рукой? — спросил я у него.
— Сломал, Дим. — Журавлев поднялся, заправил выбившуюся из брюк ковбойку. — В Кос-Истеке буду к ночи. Что отцу передать?
— Скажите: жив, здоров. А вы не подбросите нас хоть до дороги? Яшка едва тянет.
…«Газик», вскидывая зад на неровностях, умчал нас
МОЙ НОВЫЙ ДРУГ НИКОЛАЙ ДЕТКИН
Вечер. Белый табак на клумбе пахнет так, что грустно и в голове неясно. На столбе у ворот желтый шарик электрической лампочки. Я сижу на крыльце. Стукнули ворота, мимо проходит Яшка с бидоном молока, говорит:
— Опять беляши и компот…
На поезд мы опоздали. Тетя Вера снова ищет человека, который бы доставил Яшку в Ленинград. Яшка рад и не рад отсрочке и днями не отходит от меня.
Компот варили у Деткиных целыми тазами и день-деньской жарили беляши. Такое впечатление, будто наши соседи сию минуту встали из-за стола и дожевывают на ходу.
Мама, «накрутив мне хвост» за Яшкины обмороки, уехала снова на две недели в степь к своим нивелирам, теодолитам и рейкам. Перед отъездом она побывала у Деткиных. Там ей попытались скормить сковородку беляшей и согласились присматривать за мной, что означало: я должен аккуратно являться в девять часов завтракать, в два обедать, в шесть полдничать и в восемь ужинать.
Накануне смерти Яшкиной мамы наша семья перебралась из финского домика на 3-й Геологической в новый двухквартирный дом с общим двором. Во второй квартире поселилась семья главного геолога Жаманкайской экспедиции Деткина, состоявшая из Деткина-папы, толстой тети Веры и их сына, девятиклассника Николая. Николай мне нравился: знает все, чего ни коснись, к тому же зовет меня «стариком», как равного.
— Дима-а-а!
Зовут ужинать. Я плетусь в угол двора, где поставлен массивный, сколоченный из теса стол. Деткины в сборе.
Толстая тетя Вера, мать Николая, бросает вилки и ложки на стол, покрикивает на Яшку:
— Не возись! Сиди смирно! И в кого ты такой несерьезный, прости господи! Тоже мне геолог! Ха! В степь! Мало без него в степи шатаются! Им за это деньги платят! А тебе чего там делать?
Яшка неловко улыбается и одергивает рубашку. «И чего он терпит? — злюсь я на безответного Яшку. — Бедный родственник!»
Тетя Вера, запахивая на ходу полы халата, снует между сараем — там летняя кухонька — и столом, теперь она ругает строителей, выкопавших траншею вдоль улицы, — тянут водопровод:
— Им все равно! Им все равно, что человек может ногу сломать! Ох, что делается у нас! Ну никакого порядка! Никому дела нет!
Я готов запустить ложкой тете Вере в спину.
Затем она ругает торговых работников, которые воруют налево и направо, потому что честных людей на свете давным-давно нет. Каждый тащит. Каждый живет только для себя.
— …Вы
— Автор проекта элеватора явно стремится нажить авторитет путем технического авантюризма, — откликается Николай. — Только как бы не рухнуло это сооружение. Говорят, такой случай у него уже был. Здание, которое он построил, село. Теперь строит какой-то ненормальный элеватор. Никак не угомонится, карьерист.
— Я же и говорю! — ликует тетя Вера. — Конечно, этот элеватор повалится. Что ты скажешь, Сашенька? — обращается она к Деткину-старшему.
Деткин-старший, главный геолог экспедиции, тучен подобно жене. В сумерках я вижу его белым пятном на другом конце стола. Деткин-старший разбивает молоточком косточки урюка. Последнюю косточку, видимо, он не до конца расколотил, теперь сунул ее в рот и, морщась — у него плохие зубы, — разгрызает.
— Идея фикс! — наконец говорит он.
Ему лень участвовать в разговоре. Скорее он просто не любит высказываться, потому как молчание — золото. По привычке и дома старается молчать. Следующая косточка разбита с одного удара. Он доволен, оживляется, бросает ядрышко в рот и добавляет:
— Этот строитель, должно быть, помешан на какой-нибудь идее. Люди, имеющие собственную идею, заметнее.
Николай подталкивает меня локтем, смеется:
— У Журавлева тоже идея фикс?
— Конечно! — подтверждает тетя Вера.
Она вытряхивает из моей чашки на стол огрызки фруктов, копается в них толстым пальцем, отыскивает косточки урюка, смахивает их в пригоршню и несет Деткину-старшему. Встает, опершись на спинку его стула, и повторяет:
— Конечно, у Журавлева идея фикс! Иначе бы он по-прежнему ходил в главных геологах, а не мотался по степи.
Мы с Николаем сидим на крыльце. Деткин-старший стучит молотком. С его лица сошло обычное выражение сонливости. После ужина он неизменно колотит кости, собранные за день тетей Верой.
— А ты знаешь Журавлева? — спрашиваю я у Николая. И я рассказываю ему о Журе. — Чудак он! Выдумал какую-то теорию залегания местных фосфоритов. Она себя не оправдала, вот он и полетел с места главного геолога. Отца назначили на его место. Журавлев не утихомирился, ползает теперь на коленках по степи, пытается доказать свое. Лет пять назад он работал с отцом в Поволжье…
Над черными массами карагачей прорезался голубой, в желто-зеленой опушке месяц. Над двором носится летучая мышь. В парке играет вальс духовой оркестр. Мы сидим, тесно придвинувшись друг к другу. Я чувствую сквозь рубашку теплоту сильного плеча Николая. Николай рассеянно посвистывает и покусывает зубочистку: