Робинзоны студеного острова

Вурдов Николай Александрович

Все же постепенно мы приноровились и друг к другу, и к волне, стали грести дружно, хотя и порядком вымотались, пока добрались до наших стрелков. Те уже дожидались, удобно устроившись на площадках скал.

Как негромкие хлопки, прозвучали первые выстрелы. Первые кайры стали падать с выступов окал…

Все больше и больше спинок кайр стало чернеть на море. Мы подгребали к ним, подбирали в шлюпку.

— Правая табань… греби прямо… левая табань… оба назад… — командовал на корме Тема. Он уже давно предлагал подменить кого-нибудь из нас на веслах,

но мы самолюбива отказывались, скрывая нарастающую усталость.

Время от времени под шлюпкой в глубине проносились какие-то тени. Это, взмахивая крыльями, ныряли кайры.

Когда лодка почти уже наполнилась, мы заметили, что много тушек скопилось у берега, почти на границе прибоя. Стали осторожно подгребать, и тут шлюпку мягко подхватила волна и посадила на большой плоский камень. Шлюпка накренилась, волны стали бить ее о камень, грозили перевернуть. Хочешь не хочешь, пришлось прыгать в воду, стаскивать шлюпку. Холодная вода обжигала. Камень был весь покрыт какими-то водорослями, ноги скользили по ним. Волны набегали одна за другой. Больше всего мы боялись за шлюпку: у нас она в бригаде была одна. Что будем делать, если погубим ее? Об этом даже и подумать было страшно.

Мы падали, поднимались, снова падали, а волны, перекатываясь через наши головы, били шлюпку днищем о камень. Сверху что-то кричали Толя и Петя. Но чем они могли нам помочь?

С великим трудом нам все-таки удалось стащить шлюпку с камня. Мы отгребли в безопасное место и первым делом стали выливать воду из рыбацких сапог (ох, уж эти сапоги, они чуть не утопили нас!), и тут только увидели, что Володя Ермолин — босой.

— И сам не заметил, как сползли с ног! — сокрушался он. — Попадет теперь от Петровича.

Мы посочувствовали Володе, но жалеть о сапогах было некогда. Нас била дрожь. Обратно гребли изо всех сил — согревались. Груженая шлюпка шла тяжело, и мы совсем выдохлись, когда добрались до палатки. Там ребята принялись выбрасывать на берег добытую птицу, а Петрович сразу же заставил нас переодеться в сухое белье, дал выпить обжигающе горячего крепкого чая. О сапогах он и слова не сказал.

Ильинична хлопотала около нас, наливала суп, накладывала пшенную кашу, а нам было не до обеда. Мы сразу полезли в постели, но и там еще не сразу удалось согреться.

По счастью, шлюпка не получила никаких повреждений, и сразу же после нас на промысел вышла вторая смена: стрелки Саша Потапов и Володя Дергач, гребцы Володя Попов, Геня Сабинин и Сергей Колтовой. Через несколько часов они вернулись измученные и уставшие еще больше нас.

Когда ребята возвращались с промысла, подул сильный восточный ветер, и шлюпку стало относить в открытое море, а там ищи-свищи маленькую шлюпку, как иголку в стогу сена! Ребята понимали это и подналегли на весла. И все-таки шлюпка почти не двигалась с места. Около полутора часов бились ребята, пока не зашли на восточную сторону острова.

Нелегко давалась добыча кайры. Поочередно работало три смены. Каждая возвращалась донельзя уставшая, иззябшая от «купаний» в морской воде.

Но, удивительное дело, никто из ребят ни разу не болел, наоборот, благодаря хорошему питанию, свежему морскому воздуху все заметно поправились: лица округлились, зарумянились, чаще стали слышны шутки, смех. Младшие ребята пользовались случаем побаловаться, повозиться, как в школе на большой перемене, лишь грозные окрики Петровича заставляли их вспоминать о работе. Только у гребцов, которым частенько-таки приходилось попадать в полосу прибоя и «булькаться» в холодной воде, стала появляться по ночам ноющая, похожая на зубную, боль в ногах. Ох уж эта боль! Она не давала уснуть, но даже и во сне ребята стонали, беспокойно ворочались. (После приезда в Архангельск эти боли сразу же прекратились)…

Около самой палатки дружно работали «шкерщики». Старшим у них был официально назначен «мощный мужик» — Арся Баков. Он гордился назначением и частенько покрикивал на свою шумливую беспокойную команду. Даже его лучшему другу Гене Перфильеву доставалось от усердия «старшого».

Ребята снимали с птиц шкурку, на которой изнутри, был слой сала в палец толщиной, вынимали внутренности, промывали тушки и укладывали их в брезентовый чан с крепким тузлуком, раствором поваренной соли.

Работа была не тяжелая, но грязная, утомительная, однообразная. Отдыхать «шкерщикам» приходилось мало: только разделаются с грузом одной смены, глядишь, подваливает следующая шлюпка.

Нелегко приходилось и стрелкам. Каково им было часами стоять или сидеть почти без движения на одном месте, особенно в холодные, ветренные дни! Безо всякой страховки перебирались стрелки с места на место по узким карнизам почти отвесных скал. Да что говорить! Не каждый из гребцов согласился бы пойти на скалы с малокалиберной винтовкой.

Однажды мы здорово разозлились на Петю Окулова.

Мы нагрузили полную шлюпку битой птицы, волны, вот-вот были готовы залить ее… А стрелки продолжали стрелять. У берега, у линии, прибоя, чернели более двух десятков спинок кайр; мы не решались их подбирать. На наши крики о прекращении стрельбы Толя и Петя не обращали внимания: не слышали, или вошли в азарт.

— Вот черти! — возмущался Тема. — Шлюпка полна, всю битую птицу в море унесет.

Мы погребли к дому. Стрелки наверху всполошились, замахали руками. Они что-то кричали, но из-за ветра ничего не было слышно.

Петя вдруг вскинул винтовку. Пуля ударилась о воду и, отрикошетив, прожужжала над нами. За ней другая, третья… Одна, сплющенная, еще теплая, ударилась Володе Ермолину в шапку.

— Что он делает, гад! Он же подстрелит кого-нибудь из нас! — закричал Тема.

— Вернуться хочет заставить, забрать оставшуюся птицу, — догадался Володя. — А шлюпка и так полнехонька.

Мы видели, как Толя Гулышев добрался до Петьки и вырвал у него винтовку.

«Ну, Петька! Ну держись теперь, Булка чертова! Чего еще выдумал: как по кайре, по людям стрелять!» — всю дорогу возмущались мы.